Айя Субботина - Обман

Только мне не повезло быть страшненьким, хоть у Мольки на этот счет явно другое мнение. Даже интересно, что бы она сказала узнай правду о моих «счастливых школьных годах». Только не узнает, потому что эту часть своей биографии я предпочитаю не вспоминать. Даже альбому храню на чердаке в закрытом ящике, а матери вру, что случайно все выбросил, когда переезжал. Она до сих пор простить не может, говорит, что тот еще балбес.

— Хочешь расскажу, что я там поняла? — Адская козочка не ждет мое «да» — ей прямо чешется рассказать. — Я поняла, что любая «Риточка» может вытереть об меня ноги просто потому, что она — «Риточка Дочка_крутого_папы», а я — Вера Ноунейм. А «Красавицы-итальянки» считают, что им все можно, потому что у них генетически сложилось с внешностью, задом и успешной длиной ног. Могут строить глазки учителям и не сдавать рефераты, могут быть главными хищницами в стае и, забавы ради, устраивать травлю на тех, «кто с другой стороны реки». Ткнуть в жертву своим пальчиком и сказать:

«Фас!» И все это — незаметно, чтобы никто не видел и не знал. Потому что за испорченный имидж школы могут и отшлепать.

И это мне тоже знакомо. Только вот я был из «своей стаи», но тоже получил ударную дозу насмешек. Такую жирную, что она убила во мне все хорошее на долгие годы. И в итоге я даже выработал собственную философию, чтобы стать таким как они.

Хорошо, что мой кофе уже остыл, потому что следующий глоток я делаю, что говорится, от души.

А Молька усмехается, откусывает жирный кусок шаурмы, прожевывает и добавляет:

— Пришлось оттачивать единственное оружие против королев автострады: сарказм и стеб. Они так смешно от него шарахаются. Ну, знаешь, когда думают, что Их Величества могут огрести по напудренной физиономии — знают, что делать. А когда делают вызов их мозгам — тут автоматическое фиаско. У них даже глазки становились маленькими-маленькими, как у змей. Хотя нет, змей я тоже люблю. Так что глазки были просто маленькими, как у не умных женщин, пытающихся думать.

Она берет паузу, чтобы доесть шаурму, и я еще раз удивляюсь, как с такими зверскими аппетитами она умудряется быть такой фигуристой. Нет, конечно, она не худышка, а вполне себе здоровая девушка с нужными приятными округлостями, но при этом ни тебе складок, ни тебе обвислостей. И мне реально нравится ее здоровый аппетит…

— А дальше была еще одна школа жизни — контора Клеймана. — Вера бросает обертку от фастфуда в ближайшую урну и забирает из моих рук свой стаканчик кофе. Когда пьет, то почему-то смотрит прямо мне в глаза, словно ждет нелестные комментарии.

— К нему приходили дорогие жены дорогих мужей, и у них тоже было свое мнение насчет того, какой должна быть помощница адвоката: молчаливой, совершенно невзрачной и по покорности где-то между тумбой и настольной лампой.

— И поэтому ты стала… молью, — как-то немного ошарашенно озвучиваю свой вывод.

— Да. Потому что незаметную моль никто не станет трогать, травить и самоутверждаться за ее счет. Когда к одному богатому мужику приходит одна богатая женщина, она хочет все его внимание, и не станет терпеть соперницу, даже если по факту именно она будет вести всю бумажную волокиту ее блестящего развода. Ну и когда ты — что-то вроде пресс-папье, тебя просто не замечают. Все счастливы.

Вот так, мы впервые говорим без насмешек, серьезно и по-взрослому, а у меня даже слов нет. Только большое желание взять себя за шиворот, вернуть в прошлое и хорошенько врезать за секунду до того, как я впервые полез к Мольке со своими глупыми шутками.

Потому что не понимал, зачем Антон держит возле себя Ослиную шкуру, если может взять любую красотку. И потому что мне нравилось доводить ее до бегства. Я ведь тоже когда-то был Ослиной шкурой и, положа руку на сердце, измывался над ней чтобы никто не заподозрил во мне прошлого Марка Червинского.

А ведь мне тридцать четыре.

И я вроде как давно не нуждаюсь в общественном одобрении каждого поступка.

Вот кто бы мне сказал, чего вдруг я так разоткровенничалась с Червинским?

Видимо, наружу вылезли старые комплексы и, чего скрывать, мое собственное прошлое «подкидыша». Почему-то захотелось рассказать Червинскому, как становятся Мольками и злыми на язык женщинами, хоть вряд ли он так уж много понял. Красавчики и красавицы всегда из других вселенных, где прекрасны даже дождевые черви под ногами.

Пока мы прогулочным шагом молча идем по заснеженному тротуару, у Червинского то и дело звонит телефон. Марик что-то ворчит, потом кричит, потому уже почти не сопротивляется и в конце концов, пряча телефон после десятого звонка, останавливается и говорит:

— Мне надо вернуться в офис: случилось ЧП и это, кажется, надолго.

— Без проблем, — улыбаюсь я.

На публику, потому что именно сегодня хотелось провести вечер не одной. Нет, можно и подруг позвать и даже открыть то дорогое шампанское, которое берегла для особенного случая, но факт остается фактом — мне хотелось побыть с Червинским. И повторить наш постельный подвиг. Возможно даже пару раз. Возможно даже с финальной хвалебной одой в его честь.

— Я отдам тебе водителя, а сам поеду на такси.

— Ок.

Он секунду смотрит на меня, и как будто чего-то ждет.

А я быстро поворачиваюсь и ныряю в машину, которая все это время следовала за нами, как привязанная. Нельзя показывать, что я к нему привязываюсь. Потому что тогда он будет думать, что покорил вершину и вытоптал ее вдоль и поперек.

Раз мне больше не за кем присматривать, то нет смысла возвращаться к Червинскому домой.

А у меня в квартирке тишина — как в склепе.

И даже порадоваться не получается, потому что я слишком привыкла, что Марик всегда рядом: шутит, обзывается и… делает всякие приятные мелочи. Грубо, но ухаживает. И приятно пахнет.

Самый ужас начинается утром, когда я сонная иду готовить свое фирменное от «шефа» — хлопья с йогуртом и бутерброды с арахисовым маслом и ветчиной. И тупо таращусь на ни разу не использованную мультиварку и сковородки, и всю остальную посуду, вспоминая, как ловко Марик готовил завтрак и умудрялся при этом выглядеть не перепуганным мужиком с девятью из десяти порезанными пальцами, а почти богом.

Да ну блин!

Я что — безрукая? Я тоже могу. Подумаешь — омлет, пффф!

Через час, когда моя чистая кухня превращается в полигон битвы, а я, с зареванной физиономией лью горючие слезы в намертво пригоревший к керамической сковороде омлет, до меня доходит, что все — дергаться поздно.

Я влюбилась в гада Червинского.

И не потому, что он красавчик, который умеет готовить, ворочает миллионами и классно целуется. Не за фантастический секс, и не его доброе сердце.