Айя Субботина - Обман

— Ничего себе, — вслух комментирую я, пытаясь представить не красивого Марика. Это нонсенс. Такие рождаются с обложкой «Men's Health» в руке. — И… свадьба была грандиозной?

— Нет. — Марина просит задержать дыхание, и я даже не знаю, как ей сказать, что я уже и так не дышу, потому что живот прилип к позвоночнику, а грудь вогнулась внутрь, превратившись в унылые горшочки под суккуленты. — Она не пришла в ЗАГС, а позвонила и сказала, что это был просто розыгрыш. Для ролика. В ютубе.

Когда в ответ на мой поток «негодования» в нашу кабинку заглядывает Валерия и с сомнением интересуется, все ли хорошо, я понимаю, что только что тоже почти стала женоненавистницей. И если бы мне попалась та «веселая красавица», я бы с огромной радостью превратила ее в героиню собственного ролика под названием «Проучи дуру».

Ничего удивительного, что Червинский стал тем, кем стал.

Я вот не была гвоздем этой программы, но от одного рассказа стала холостячкой. Ну, если бы была мужчиной.

— Ты похожа на клубничный мармелад, — счастливо улыбается мама Марика, когда мы приезжаем в ЗАГС.

Я бросаю взгляд ан свой едва влезший в корсет «четвертый» и стараюсь не пытаться найти аналогию в ее словах. Только нахожу взглядом родителей и бабулю Наташу, которые, хоть и одеты как на парад, вместо букетов пришли с шоком на лицах.

— Солнышко, ты уверена, что нужно спешить? — спрашивает мама, когда я пробираюсь к ней для поцелуя в щеку и словами ободрения. Моих для нее, потому что я, кажется, окончательно проснулась и готова выходить замуж хоть целый день.

— Ты его зад что ли не видела? — прищелкивает языком Наташа и тычет что-то не в руку.

— Это чтобы первая ночь была, — подмигивает, — хорошей, не для фотографий для внуков.

Я разглядываю пилюлю даже не знаю, стоит ли говорить моей любимой бабушке, что Марик пока справляется и без медикаментозного вмешательства. Но все равно подмигиваю в ответ и бросаю таблетку за корсаж.

Но Марик опаздывает.

На пятнадцать минут, которые я бурно травлю анекдоты, делая вид, что все хорошо и я совсем не смотрю на часы.

Через полчаса мои шутки превращаются в черный юмор, в основном на тему сломанных рук и ног.

А еще через час в моей дурацкой маленькой сумочке а ля мешочек из бисера, вибрирует телефон. Коротко и как будто с издевкой. И в коротком сообщении всего пара фраз:

«Прости, я не могу».

Я перечитываю сообщение раз сто — хорошо, раз двадцать — но сути это все равно не меняет: мне решительно не понятно его содержание. Особенно с оглядкой на ЗАГС, который чуть не по швам трещит от раздутого родственниками с обеих сторон желания поскорее кричать нам «Горько!» А если вспомнить, что именно Червинский был изначальным инициатором нашей женитьбы, то тогда моя умная и светлая голова просто стопорится от полной нелогичности происходящего.

Этого не может быть.

Это какой-то бред, которому я вот-вот, через минуту придумаю логическое объяснение.

Это не может быть правдой по одной простой причине: мужчина, который клянется в любви, покупает кольцо с бриллиантом, которым в полнолуние можно запросто «закрыть» месяц и который сам инициирует свадьбу, не может бросить вас в полушаге от росписи. Это все равно что… оборванный половой акт! Такой же мазохизм.

— Что там? — с подозрением спрашивает Валерия, и я молча отдаю ей телефон.

Есть небольшая вероятность, что от счастья у меня помутился рассудок и все это — просто плод моего больного испуганного воображения. А на самом деле Марик написал, что застрял в пробке или его избили бандиты и он, пусть полуживой и весь в бинтах и шинах, но все равно едет в ЗАГС на медицинской каталке.

— Ну ни хрена себе, — выдает старшая сестра Марика и, словно знамя моего поражения, отдает телефон Марине.

Судя по ропоту над головами приглашенных, то сообщение и его содержание мне не привиделись.

Значит, Червинский меня все-таки бросил.

В ЗАГСе.

— Верочка, этому должно быть…

Я останавливаю маму Марика вскинутой рукой. Понимаю, что это немного грубо, но последнее, чего мне сейчас хочется — миндальничать и лить слезы.

О, нет! Плакать я точно не буду!

Лучше прямо сейчас задеру нос до самого потолка, представлю, что мне притащили засранца Червинского в грязном рубище и цепях, и начну представлять, что и, главное, как, сделаю с ним, если наши дорожки снова пересекутся. Мало ли, вдруг он решит, что у него девять жизней.

— Вера, погоди!

Я успеваю подхватить юбки и проскочить между родней, которая решила поиграть во «Вся королевская рать» и встать на моем пути нерушимым заслоном живых оловянных солдатиков.

На улицу выношусь, словно ядро из пушки: такая же смертоносная и такая же раскаленная от злости. Плюю на все, выбегаю на дорогу и, размахивая руками, торможу прущую прямо на меня фуру. Водитель крутит пальцем и виска, но его движения замедляются по мере того, как я взбираюсь в салон грузовика.

— Эй, ты чего? — озадаченно спрашивает водитель, пока я яростно обрываю лоскуты своего «зефирного» платья.

— Рассказывать всю историю нет смысла, так что слушайте лайт-версию. — Я выбрасываю в окно пригоршню розового шелка и даю себе обещание, что в следующий раз пойду замуж в платье цвета венозной крови из тяжеленого бархата, и в рубинах, как Кровавая графиня Батори. — Он сам захотел свадьбу, сам признавался в любви и сам сказал, что хочет от меня детей. А пять минут назад прислал сообщение: «Прости, я не могу». Как вы думаете, на сколько по десяти бальной шкале меня разрывает от желания найти этого поганца и оторвать ему шары вместе с колонной?!

— На сто? — неуверенно озвучивает водитель и я щелкаю пальцами.

— Точно! Поэтому, пожалуйста, отвезите меня домой. — Я снимаю с пальца злосчастный бриллиант и кладу его в пустой стаканчик из-под кофе. — Вот, привезете жене. Она будет рада.

— Сразу бы так, — хмыкает мужичок и заводит мотор как раз перед носом разношерстной праздничной толпы наших с Червинским родственников.

Я не буду плакать.

Понятно, Червинский?!

Ни слезы из-за тебя не пророню, ни единого раза не сморщусь, и даже думать о тебе не буду.

Завтра.

А сегодня, пожалуй, наревусь.

Если я что-то и знаю о себе совершенно точно, так это то, что я люблю Веру.

Правда люблю.

Но почему-то я осознаю это не в тот день, когда она приложилась коленом к моим яйцам, и не когда у нас случился первый секс и даже не в те моменты, когда умилялся, как она нянчится с младенцем-подкидышем.

Я осознаю это перед зеркалом, наряжаясь в модный костюм и дорогую рубашку.

Смотрю на того чувака в отражении и единственное, о чем хочется его спросить: слушай, парень, а ты точно готов сделать ее несчастной собственными руками? Точно хочешь, чтобы она вышла за тебя замуж, потому что ты двинулся башкой и не оставил ей выбора?