Айя Субботина - Обман

Только у него, судя по выдающему животу и так себе виду, с женщинами еще хуже, чем у меня теперь. — Любила бы — простила бы. Шанс вон даже смертникам дают.

Я грустно усмехаюсь и поворачиваюсь к Вере.

Она никогда еще не была такой красивой: в голубом легком платье, с прической, украшенной венками из цветов. Просто моя личная Пятница, с которой я бы остался на этом пляже до конца наших дней. У меня реально покалывает в сердце, стоит представить, что сегодня может быть наш с ней последний разговор. Но тот мужик прав. Я не ищу себе оправданий, не отказываюсь от того факта, что впервые в жизни поддался слабости именно в тот момент, когда должен был бросить на амбразуру всю свою… фалосноть и мускулинность.

Откуда я слова-то такие знаю.

Но не суть.

Прямо сейчас, пока мы смотрим друг на друга и до меня с опозданием доходит, что Вера не играет и не корчит недотрогу, становится просто хреново.

— Вера, я люблю тебя, — стаскивая дурацкую маску, в последний раз пытаюсь донести свои чувства. Хоть уже не особо надеюсь на благоприятный исход. — Я сделал глупость, огромную жирную глупость. И хочу ее исправить. Если ты дашь мне шанс.

Я все жду, что из-под каменного выражения ее лица появится улыбка, во взгляде затанцуют знакомые черти. Но проходит минута, другая — и ничего.

«Нет, Червинский», — одними губами говорит Молька.

— Ок, — поднимаю ладони, признавая поражение. Слов нет, мысли тоже разбежались, и уже сейчас знаю, что не стану искать утешение в алкоголе или других женщинах. Я вообще хрен знает, что буду теперь делать. — Прости, что стал кочкой на твоем жизненном пути, адская козочка. Честное слово, знал бы, что стану именем нарицательным для всех твоих будущих разочарований — не влез бы свиным рылом в калашный ряд.

Последний шутовский поклон «в ноги», наверное, лишний, но мне уже все равно.

— Танцуйте, товарищи отдыхающие! — громко говорю я, и складываю ладони в имитации рукопожатия. — Это была пилотная версия. Кастинг на главную я провалил.

Когда я бреду к выходу, пятками поколачивая деревянную площадку, жизнь снова запускает свои обороты.

Только Маринка догоняет уже на пляже, берет под руку и молча прижимается щекой к моему плечу.

Откуда он взялся на мою голову!

Я хочу простить.

Я, блин, уже простила!

Не каменная же, не железная и вообще живая.

Но в тот момент, когда мое сердце благим матом орет «Скажи ему «Да!», мозг сует кляп ему в рот и прагматично наставляет: а вдруг, он снова тебя бросит? Решит, что ты — легкая добыча, что простишь ему все и всегда, и мы начнем нашу семейную жизнь с установкой, что всепрощающая Вера уже никуда не денется, и будет и дальше терпеть все его выходки. Просто потому, что у него самые красивые в мире голубые глаза.

Да что там глаза!

— А он кексы мне готовил, — как издалека слышу свой слезливый голос. Оказывается, сижу за стойкой в компании какой-то пышной темнокожей мадам и на плохом английском пытаюсь рассказать ей, что Марик Червинский — редкий засранец.

Но при этом все, что ни скажу, получается, идет ему в «плюс».

— Твой мужчина умеет готовить? — Она смотрит на меня так, словно я созналась в интимной связи с пришельцем. — Он умеет печь?

— Ну… — Делаю глоток сока, в котором, конечно, нет ни капли алкоголя, но я все равно — в дрова. Великая сила самовнушения. — Тогда Червинский немного испортил десерт, но завтрак был просто божественный.

— Твой мужчина занимается сексом, как бог, подарил тебе кольцо с бриллиантом, умеет готовить, при всех попросил у тебя прощения — и ты его отшила?

Блиииииин…

Я роняю голову на скрещенные руки и реву в три ручья.

И что теперь делать?

Одна моя часть, та, у которой стальные яйца и тяжелый характер грозит кулаком и требует, чтобы я н поддавалась на уловки и на вспоминала о голубых глазах с таким трепетом, словно они — единственные на планете. Другая, у которой над головой сверкающий нимб, робко поднимает руку с задней парты и предлагает хотя бы просто взвесить все «за» и «против». Ну что мне стоит?

Я беру салфетку, достаю из клатча маркер и, как видела в каком-то женском журнале древних времен, черчу две колонки, помечая их плюсом и минусом.

— Решено, — говорю вслух, и моя темнокожая соседка, уже порядком выпившая и до сих пор явно озадаченная тем, что же в головах у этих русских, заказывает себе еще одну «Пина Коладу». — если плюсов будет больше — я дам ему шанс. Просто… поговорить.

— А я бы трахнула, — прищелкивает языком женщина. — Когда у мужчины такой отменный зад…

Хорошо, что именно в эту минуту музыка начинает орать изо всех сил, потому что слышать, как пожилая «смуглянка» нахваливает прелести моего нерадивого Червинского — это психотравма в чистом виде. А если на минуту представить, что мы с Мариком успели «забеременеть», то лишние стрессы нам с Чебурашкой ни к чему.

Ну и вот, пожалуйста, пункт первый: я уже придумала прозвище для нашего будущего ребенка. Это в плюс, хоть Чебурашка…

Я внезапно представляю перед собой того модного актера из космической саги и его… гммм… специфические уши, и мне очень не хочется, чтобы мой Чебурашка был «чебурашкой» по тому же поводу.

Хотя.

Я встряхиваюсь, когда в голову лезет образ Червинского с маленькой Лизой на руках.

Некоторым мужчинам идут дорогие автомобили и рубашки под запонки. Некоторым мужчинам идут кожаные куртки и брутальная щетина. Некоторым идет открытая улыбка и спящий младенец на руках.

Моему засранцу идет быть мужиком, который носит дорогую рубашку с платиновыми запонками под потертую косуху, рассекает городские джунгли на «Порше» и на поворотах обязательно улыбаться спящему в детской переноске младенцу.

Ой, да кого я обманываю? Ему идет все.

Я уныло потягиваю сок и пишу поперек всей колонки «плюс»: Он просто Червинский .

Даже если список его недостатков за час увеличится до размеров новогоднего серпантина, это не будет иметь никакого значения, потому что главное не то, что идет от мозгов.

— Я его люблю, — говорю своей собеседнице и она снова кивает, и заводит пластинку о том, что будь у нее мужчина с таким задом, она бы отпускала его одного только в туалет.

И меня это внезапно невероятно злит. Вернее, пугает, но обычно именно от испуга я злюсь, как пантера.

Почему, собственно, я должна отдавать его в руки какой-то вертихвостке вроде той итальянки? Как там говорят? «Не дам тебя в обиду — сама буду обижать!»

Я спускаю ноги на пол, поправляю волосы и быстро бегу из открытого бара.

На ходу снимаю босоножки, наслаждаясь немного остывшим после полуденного зноя мягким песком. Следы двух пар ног хорошо видны, стоит отойти немного дальше.