Анника Мартин - Враги вроде тебя (ЛП)

— Уилл!

В этот самый миг я абсолютно твердо уверен: мне хочется жить. Отчаянно хочется жить. Но, честно сказать, ради Кита я принял бы любое количество пуль.

Кидаюсь на Рейнольдса, бью его по руке и отвожу пистолет от цели.

Но не очень-то резво.

Пуля с силой локомотива прошивает мне грудь. Все замедляется. Падаю будто бы целую вечность. Начинается суматоха, а потом я вижу лицо Кита.

Глаза безумные. Он что-то говорит, но я слышу лишь звон в ушах.

Хочу сказать, чтоб он не волновался, чтоб не грустил, но я уже за гранью.

В глазах темнеет. Закрываю их и наслаждаюсь тем, что Кит рядом со мной. Его присутствие согревает меня, как солнечные лучи.

Глава 26

Кит

Три месяца спустя

Галерея «Спарк», Лондон

— Как же я рада, что ты наконец-то завершил эту работу, — говорит Магда.

Выставка закончилась, и официанты убирают оставшиеся бокалы с шампанским и тарелки с канапе.

Гости давно уже ушли.

Мы стоим перед законченным триптихом «Прометея». Это моя лучшая работа, и, судя по словам Магды, главное украшение выставки. Пару недель назад до меня дошел слух, что она собирала коллекцию картин молодых британских художников. И я решил с ней связаться, вдруг она меня еще помнила.

Как оказалось, помнила она меня весьма неплохо.

— Когда ты должен был ее завершить? Года три назад? — Она указывает на первую картину, на орла, что пронзил когтями живот титана, а клювом вот-вот разорвет.

Безмолвно киваю. Мужчина, что написал эту картину, уже в далеком прошлом.

Раньше я считал, что картина была обо мне. Я был орлом, заманивал, пожирал. Однако, вернувшись домой с острова Медлин и взглянув еще раз, я увидел ее свежим взглядом. Разглядел в Прометее прикованного к скале цепями вины Уилла.

Обреченного из-за чувства вины.

Закончив первую, я размышлял о второй картине, «Освобожденном Прометее», где Геркулес освобождает Прометея от цепей. За несколько лет я сделал сотни черновых эскизов, опробовал десятки возможных композиций, но все они не отразили искомое. Но вернувшись из Штатов, я сломя голову бросился писать. Стройный Геркулес тревожно смотрит на убитого орла, а Прометей вырывается на свободу.

И наконец-то появилась третья картина. «Прометей-Огненосец»: наклонившись, Уилл протягивает светловолосому мальчику пылающего феникса, а мальчик изумленно и испуганно глядит на птицу.

Уилла на третьей картине можно признать безошибочно. Воспринимать его как Прометея не выходит.

— Сегодня мне поступило еще одно предложение, — прерывая мои мысли, произносит Магда.

— Не интересно, — отзываюсь я. — Они не продаются.

Она сердито фыркает.

— В чем тогда был смысл звонить мне, если ты не собираешься продавать, Кристофер? Считаешь, я устроила эту выставку ради собственного благосостояния?

— Ладно, я их заберу, — мягко говорю я.

Она вновь фыркает, в этот раз еще раздраженнее.

— Нет. Но я жду, что в течение следующего года ты устроишь надлежащую выставку, и все будет продано!

Едва заметно улыбаюсь.

— Честное скаутское.

— Ты негодник, — информирует она и уходит прочь. — Не верю ни единому слову.

После ее ухода я еще долго рассматриваю Уилла.

Скучаю по нему.

Я надолго задержался в Штатах, хотел убедиться, что он в норме. Восемь дней просидел на жесткой пластиковой скамье, с горем пополам изредка проводил время с отцом Уилла — очень приятным, обычным мужчиной в очках. Выглядел он чересчур прозаично, чтоб быть отцом столь крупного и энергичного мужчины как Уилл.

Понятия не имею, что обо мне подумал Дин Эшфорд. В то время я был сам не свой, почти не ел, существовал исключительно на кофе и коктейлях. Наших разговоров я почти не помню.

Через пару дней нарисовалась партнерша Уилла из ЦРУ. Агент Вагнер. Она с энтузиазмом расспрашивала про Уилла, но на самом же деле хотела вызнать о Рок-файле и Ползине. Было ли мне что-нибудь известно о кодировке файла? Слышал ли я что-нибудь о том или другом человеке? В ответ я лишь пожимал плечами. Полагаю, со временем ее утомили попытки меня разговорить. Она вложила мне в руку визитку и ушла.

Стоит отдать ей должное: на следующий день она прислала цветы — громадный букет солнечно-желтого, сливочно-белого и индигового цветов. Дни проходили, цветы увядали, а окружавшая Уилла аппаратура пикала и гудела. Все это время он не шевелился и ни на что не реагировал. В конце концов, цветы медсестры выбросили, а он их так и не увидел.

За восемь дней Уилл перенес три операции. Окончательно он стабилизировался лишь спустя пару ужасных дней. И я тут же забронировал билет домой. Убедил себя, что настало время уезжать. Что мне нужно было смириться со случившимся. С влюбленностью в мужчину, который мог сделать для меня что угодно… только вот в живых остаться не мог.

Честно сказать, ни с чем я так и не смирился.

Даже не знаю, сумею или нет.

Решаю отправиться домой и по пути к выходу прощаюсь с Магдой. Ночь холодная и ясная, луна почти полная. Для слежки ужасно, но для вечерней прогулки в самый раз. Трудно выключить агентскую часть мышления, но я пытаюсь. Я же теперь просто Кристофер Шеридан, художник.

В доме, где я жил с детства, темно и тихо. Высокий малозаселенный таунхаус с высокими потолками и гипсовой лепниной. Он выставлен на продажу. Я же присмотрел жилье в Клэпхэме. После моего возвращения из Штатов барахло Арчи было вывезено.

Проверять не нужно — МИ5 забрала все.

Кажется, будто с момента моего ухода на выставку дом изменился. Захожу в прихожую, закрываю дверь. Что-то не так… едва уловимо, не могу выразиться точнее.

Планомерно проверяю комнату за комнатой.

Затем вхожу в кабинет Арчи.

Он стоит ко мне спиной, но эти каштановые волосы я узнал бы где угодно. Широкие плечи. Один взгляд на него, и сердце тут же екает.

Он разглядывает картину над камином, где изображена моя мать.

Меня поражает подступающий к горлу ком. Говорить не могу. Даже если б захотел, даже если б сумел подобрать слова.

Он оборачивается… мучительно медленно. Челюсти сжаты, глаза цвета черного кофе смотрят тяжело.

— Я тоже люблю тебя, Кит.

Мой смешок скорее похож на всхлип.

— Что?

Он шагает ко мне, выражение лица настороженное.

— Ты говорил, что я единственный мужчина, которого ты любил.

Движется он с трудом. Сердцу становится больно. Он так ослаб. Но, когда я отвечаю, голос звучит противно:

— Как-то поздновато, не считаешь?

— Разве? — Он все еще хромает ко мне.

— Да ради всего святого, присядь, — рявкаю я. — Такое ощущение, будто ты вот-вот рухнешь.

— Насиделся, — говорит он, но наконец-то останавливается. Стоит прямо передо мной. Но не касается меня.