Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

Мы поднялись на вершину площадки. Джин останавливается около скамейки, заглядывает в коляску, Аврора еще спит. Джин аккуратно просовывает руку и поправляет прикрывающую ее легкую простынку. Я тоже смотрю на нее. Она держит разжатые ручки около лица, как будто кто-то ее застал и сказал: «Руки вверх!» Аврора слушается и продолжает спать так, блаженным сном. У нее розовые щечки, очаровательный маленький ротик слегка приоткрыт. Потом Джин залезает на скамейку и садится на спинку, чтобы оказаться выше обычного сидения. Она слегка поправляет волосы.

– Ну как я?

– Хорошо.

Джин качает головой.

– И я еще продолжаю тебе верить… – Потом она вынимает из сумочки свой айфон, настраивает его и передает мне. – Когда-нибудь, когда она спросит тебя обо мне, ты покажешь ей этот ролик, который мы сейчас снимем…

– Но…

– Никаких «но». Я хочу, чтобы она что-нибудь знала обо мне, чтобы узнала меня хоть немного, чтобы видела не только фотографии, которые ей ничего не расскажут. Я хочу, чтобы она услышала мой голос, увидела, как я смеюсь. Хочу, чтобы могла представить, какой была ее мама. Скажи мне правду, как я?

– Я же тебе сказал, хорошо. Ты, как всегда, красивая, но немного усталая. Когда я возьму тебя в кадр, этого не будет заметно.

– Ну вот, это уже более приемлемая ложь.

Она делает несколько вдохов, втягивает в себя воздух, а потом выдыхает, как водолаз, готовый к погружениям, которые потом станут мировым рекордом. Но это не для нее. Она делает это только для того, чтобы не бояться, чтобы произнести настоящую тираду, как можно длиннее. И, самое главное, чтобы не заплакать.

– Ты готов?

Я киваю.

– Тогда начинай запись.

И через секунду Джин начинает говорить:

– Привет, а вот и я, я твоя мама. Мне бы так хотелось быть с тобой каждый день, быть с тобой рядом, и я здесь, может, немного далеко, но я всегда с тобой. Я держала тебя на руках все время, пока могла, и никогда не отходила от тебя. Я отдавала тебе всю мою любовь и каждый день молилась, чтобы ты была такой, какая ты есть, какой я тебя себе представляю. Как бы мне хотелось прожить с тобой каждую секунду твоей жизни! Так вот: может, ты видела какие-нибудь фотографии, но я хочу рассказать тебе о себе и еще кое-что – что-то, чего ты, может быть, не смогла бы узнать. В детстве я была робкой, очень робкой, и хотя мне все говорили, что я красивая, я совершенно не чувствовала себя такой. Но красота не так уж и важна. Твой отец любил все мои недостатки, и ты тоже найдешь себе такого парня, который сумеет полюбить и твои. И, самое главное, постарайся всегда быть счастливой. Иногда не хватает времени, чтобы насладиться счастьем, и поэтому мы не очень счастливы. – И Джин рассказывает ей какой-то случай из своей школьной жизни, о каком-то своем поклоннике, про которого не знал даже я. Рассказывает, каким странным был ее первый поцелуй, так что ей удается рассмешить и меня. И продолжает спокойно рассказывать до тех пор, пока не встает со скамейки и не подходит к коляске. Я продолжаю ее снимать, когда она наклоняется и нежно берет Аврору на руки. – Ну вот, милая, вот ты такая сейчас… И мы с тобой вместе. Ты спишь, а я бодрствую рядом с тобой, как буду делать это всегда, в каждую секунду твоей жизни. – Потом она подносит Аврору к лицу, закрывает глаза и вдыхает ее запах. – Я тебя чувствую, мы близко-близко – мне хотелось бы, чтобы так было всегда. Обещай мне, что будешь счастливой. Я тебя так люблю.

Я вижу, что Джин кивает, как бы давая понять, что она закончила, и тогда я останавливаю запись. Джин аккуратно кладет Аврору в коляску, прикрывает ее простыней, а потом оборачивается ко мне.

– Спасибо.

Я ничего не говорю. Мне хочется плакать, но мне удается сдержать слезы. Наконец, пересилив себя, я говорю:

– Она будет счастливой.

– Да, я рада, что сделала это. – Она берет меня под руку, кладет голову мне на плечо. – Повезешь коляску?

– Конечно.

Мы начинаем идти по длинной аллее, ведущей вниз, к выходу из парка «Вилла Глори». Джин гладит меня по руке.

– Я тебя так любила. Мы были бы прекрасной парой. Жаль, что больше нет времени. А теперь поедем к моим родителям. Там мы оставим Аврору.

– Да, хорошо.

– А потом ты отвезешь меня в больницу.

Мне удалось договориться, и мне предоставили комнату в «Куизизане», самую лучшую из всех, какие только были. Она маленькая, но можно держать Аврору в соседней комнате. Вначале Джин очень беспокоилась.

– Но как мне справиться с бутылочкой и молоком? У нас его достаточно? Надо проверить, чтобы с ней был тот, с кем она ладит; я замечала, что другие ее раздражают. А потом, когда настанет время ее прикармливать, надо будет давать ей овощной бульон, детские смеси, рисовую муку, нам надо будет спросить у педиатра, какую именно…

– Любимая, я принес все, не беспокойся, мало-помалу все организуем.

– Меня не будет, меня не будет.

И она начинает плакать. Я обнимаю ее, крепко прижимаю к себе и на самом деле не знаю, что ей сказать. Я чувствую себя таким бессильным, таким бесполезным. Потом Джин успокаивается.

– Прости меня. Так не годится. Я хочу, чтобы у тебя остались обо мне хорошие воспоминания, этого больше не повторится.

– Что бы ты ни сделала, ничего ни меняй. Не волнуйся, будь собой, будь, какой тебе хочется, как ты всегда и делала. Это мне всегда в тебе так нравилось. Не меняйся.

Тогда она мне улыбается и берет ключ.

– Пойдем в палату.

В следующие дни ее навещают все по очереди. Папа, мама, Элеонора, Илария, ее брат Люк с Каролиной, другие ее близкие подруги, Анджела, Антонелла, Симона, бабушка Клелия, Адельмо, сын дяди Ардизио, и даже Мария Линда, с которой Джин училась в университете. Профессор Милани заходит два раза в день, он всегда держится изысканно и учтиво, но понятно, что он не может нам сказать ничего, что отличалось бы от того, что мы, к сожалению, знаем.

В понедельник утром профессор подходит ко мне.

– Мы были вынуждены увеличить ей дозу морфия, так она будет испытывать меньше боли, мне кажется жестоким заставлять ее страдать.

Я не могу сказать ничего другого, кроме «да».

В полдень приходит отец Андреа.

– Как дела, Стефано?

Но я не знаю, что ответить, и ограничиваюсь лишь тем, что немного наклоняю голову и так и стою, глядя в пол. Тогда он кладет руку мне на плечо.

– Мне так жаль. Судя по всему, у Господа на нее другие планы.

– Да.

Мне вспоминается моя мать. Все это я уже переживал, но только, когда она была на последнем издыхании, я и не знал, что все было так плохо.

– Однако жаль, что Он больше нас не изумит каким-нибудь чудом…

Отец Андреа смотрит на меня, но ничего не говорит, а потом пожимает плечами.

– Хорошо, пойду ее навещу.

Он входит в палату Джиневры один и остается там больше сорока минут. Когда он возвращается, я замечаю, что он не так напряжен, как раньше. Он даже улыбается. А потом подходит и обнимает меня.