Галина Чередий - Уха из петуха

Вопреки прогнозам Лексеича обстрекавившись с головы до ног в злющей, как рой ос, крапиве, пыхтящий Сергей принес на вытянутых руках знатный пук кусачей травы. Лексеич, кряхтя и да-да-дакая сам себе под нос, устроил трофей в корыте, щедро обложив его травами. Потом заволок его в сени и накрыл нашедшейся тут же марлей.

— Ну вот. Таперича можна и помыцо. Ходи давай за мной. В моей-то бане пока не можно мыцо, печка в ей не фурычит. А печник наш на той неделе только вернется с городу. Так что мы с тобой в старую обчественную пойдем. Тудой редко кто сейчас ходит. Далече она. На отшибе. Да только это для всех далече. А нам самое то оно и будет. Ты это, Серега, дровишек охапку возьми пока в полянице, а я туточки у Ниловны одолжу кой-чего. И одежу-от чистую бери. Да полотенце не забудь. И мне тоже. — И скрылся в маленькой кладовой, дверца которой выходила в широкие сени избы Апраксиных.

Выйдя с подворья, дед, помахивая небольшой авоськой, в которой Сергей заметил очередной пузырек и что-то, завернутое в чистую тряпицу, свернул направо — в сторону пустующих домов, которые Сергей заприметил, когда пытался выйти на разведку местности. Метров через пятьсот мужчины спустились к небольшому бревенчатому зданию баньки, крыльцо которой было развернуто в сторону спуска к воде. Возле крылечка были аккуратно сложены дрова — точно такие, как те, что нес Сергей.

— А зачем мы несли дрова, если они тут есть? — спросил неопытный грязнуля.

— Так это ж обчественная баня. Ежли у табя своей нету — можешь сюды ходить. Но несть надо и на себя, и на того, у кого дров может и не быть, али сил нету, чтобы принесть. Так заведено у нас, — пожал плечами дед. — Я вот токма Банника задобрю и топить начну, а ты пока на-тко вона, воды у бочки принеси. Ведра вот стоять, — махнул дед на алюминиевые двенадцатилитровые ведра, аккуратно стоящие в предбаннике.

Следующие полчаса Сергей таскал ведра в две металлические бочки: одну — почти вмурованную в печь — для горячей воды, вторую — стоящую напротив, около входа в саму парилку, для холодной. А Лексеич, поджав по себя правую ногу и устроившись на ней, как на низенькой табуретке, что-то шептал возле печки, потом складывал растопку, разводил огонь. Когда яркие язычки взметнулись вверх ровнехоньким строем, ритмично гудя и потрескивая дровишками, дед с кряхтением встал и, сдвинув кепку на самые глаза, спросил поморщившегося Сергея.

— А чей-та тебя перекосило-то так, а, сынок?

— Да потянул мышцу, наверное. Ничего страшного, дома разотру, у меня мазь есть, — ответил мужчина.

— Мазь. Ага. Погодь-ка. Мы табе без всяких мазей взад усе поправим, — и решительно поковылял на выход.

— Это что? — немного напряженно спросил от самого порога обнаженный Сергей, указывая на полок, застеленный ярко-зеленым молоденьким еловым лапником.

— Ась? — приставил к уху ладонь вдруг опять оглохший Лексеич.

— ЗА-ЧЕМ-ВОТ-ЭТО-ТУТ? — руками изобразил вопрос приговоренный к очередным оздоровительным процедурам.

— Ты, мил человек, не ори. Ты говори четко и мне в глаза смори, — добродушно пожамкал губами дед на вполне себе приемлемой громкости. — Оно, конечно, глуховат я стал на старости лет, да и сын нонче не может привезть починенный аппарат мой для слуху. Дык я когда вижу, как ты гришь, так и понимаю лучшее, — пояснил алгоритм общения с собой самопровозглашенный банщик. — А это лапник. Дуже пользительный для телу. Ты токма с разбегу на него не хлепайси, а то бубенцы поколешь уси, и не ерзай на ем. А я табе вот сей же час парку вот так вот поддам… — И, не говоря боле ни слова, плеснул полнехонький ковш темного травяного отвара на горяченные камни. Сергея окунуло в самый центр сверхновой. Кожа покрылась громадными волдырями и начала облазить до самого мяса. Какой там мяса — до костей. Легкие наполнило жидкой протоплазмой, вкусно пахнущей чем-то горьким и одновременно кислым. Мозг зашелся в истеричном вопле, прерванном участливым:

— Ты, Сергуня, булки-от так не сжимай. Я ж табе не розгами чай хлестать буду, а веничком. Ласковым, бярезовым. Оно лучшей бы дубовым — мужик все ж, для крепости мужеской дубовый самое оно то, да не поспели ишшо. А вот ежли б кашлял ты али застуженный был, то и липовым можна. Оно как получаицо — кажной болячке свой веник. А ежли не знаешь, какой брать, тады бери бярезовый, он хоть и бабский, да завсегда к месту — и помыцо, и подлечицо… — дед говорил, но при этом делал свое черное банщиковское дело: встряхивал "бабским" над спиной, подгоняя еще больше адского пекла, пару раз шлепал с присвистом, от чего только что аннигилировавшая шкура снова собиралась в молекулы в шлепнутых местах и вновь распадалась на миллиарды наночастиц. Затем от места шлепка мучитель почти нежно вел веником вниз, до самых пяток. Взмах над пятками. Пронзительный жар, простреливающий по всем нервным окончаниям тела, и шлепок по икрам, еще один. Взмах. Жар. Шлепок. Шлепок. Поглаживание. Взмах. Жар. Шлепок. Шлепок. Поглаживание… Как там говорите? Маркиз? Де Сад? Наслаждение от боли? Угу-угу. Ему бы к Доминанту Лексеичу на полок с лапником. Еще неизвестно, в какую сторону двинулось бы развитие этого садо-мазо движения, если бы основатель столь модного ныне БДСМ попал в лапы опытного банщика.

Ольховый, можжевеловый, кленовый, смородиновый, рябиновый, полынный, крапивный… От суставов, артрита, подагры, головных болей, астмы и женских недомоганий, для молодости, бодрости, силы мужеской… Под мерное бухтение деда, вещавшего о пользе бани и правильных вениках да его невнятных распевных приговоров "слово-это-не-перебить-так-тому-и-быть" Сергей Михайлович плыл на застеленном уже не кусачим, а приятно покалывающим лапником полкЕ мягкой восковой свечкой. Жар? Дайте больше жара. Шлепок? Еще. Еще. Если бы его сейчас спросили, какое самое большое удовольствие в жизни он испытал, то кроме вот этой вот самой процедуры, творящейся прямо здесь и сейчас, он, пожалуй, припомнил бы только бабушкин массаж и пару-тройку ну самых ярких оргазмов в своей жизни. Все остальное блекло и таяло в жаре русской бани, как кусок старого залежалого снега под лучами майского солнца.

— И сигай у речку, а то сомлеешь совсем, — скомандовал Лексеич, бесцеремонно вырывая Сергея из блаженного состояния сабспейса.

— Одеваться? — вяло вопросил сомлевающий.

— На кой? — искренне удивился дед. — На вот, веником старым прикройси и сигай. Баня-от на отшибе ж. Ни откеля не увидют. Ходи давай. А я погреюся пока. — И снова без предупреждения плеснул новый ковш чего-то одуряюще вкусно пахнувшего на камни и, кряхтя и причитая, пополз на освободившийся полок, по температурным условиям более всего, наверное, похожий на те самые столько часто упоминаемые в определенных ситуациях сковородки для грешников.