Галина Чередий - Уха из петуха

— Сука. Ты еще и канибал, — завопил тот и метнул нож, сшибая остатки поруганного врагом завтрака на пол. Естественно, сам виновник погрома снова благополучно ретировался в окно, но Сергей уже принял судьбоносное решение и вмиг преисполнился убийственным спокойствием. Захлопнув окно, он уничтожил следы вторжения, игнорируя повышенное слюноотделение и заунывные песни нутра, перебинтовал, как смог, палец и переоделся. Усаживаясь в автомобиль, он бросил обещающий скорую расправу взгляд на разноцветное пернатое воплощение Мефистофеля, и с визгом выехал со двора.

Но тут же был вынужден затормозить, от неожиданности едва не расквасив нос об руль. Потому что давешняя знакомая — отравительница баба Надя, стояла прямо на дороге и даже не думала посторониться, наоборот, подошла и ткнула пальцем в стекло на его водительской двери. То, что старость надо уважать, Сергей не мог забыть даже будучи очень злым и голодным, поэтому послушно нажал кнопку, опуская преграду.

— Доброе утро, — поздоровался он первым, снова смущенный тем, как пристально рассматривает его эта странная пожилая женщина. Не с вежливой имитацией интереса или нездоровым любопытством из разряда "Скажи мне, что у тебя плохого", а так, словно ей не плевать на него, вообще постороннего человека, и это по-настоящему сбивало с толку.

— Что-то не похоже, что тебе оно доброе. Вон сбледнул, хужей вчерашнего стал, — Да уж, ходить огородами бабуля явно не собиралась. — Чай не жрамши ниче с утра?

Сергей честно хотел все отрицать, но зверское рычание желудка спалило его с потрохами. Только и осталось, что пораженчески сглотнуть.

— Вылазь давай, — скомандовала баб Надя. — А то помрешь еще, а люди скажут, ты куды, Надька, сморела, что сосед-он твой с голоду помер у тябя под боком. Вылазь, сказала.

Усадив гостя за большой стол, одним боком притулившийся к стенке огромной русской печи, бабка поставила перед ним глубокую тарелку с крупными ломтями желтоватого творога, алеющего всполохами давленой клубники и сверкающим песчинками крупного сахарного песка. Следом за тарелкой на столе материализовалась младшая сестра глиняного монстра, принесшего в жизнь городского жителя не забываемые пасторальные ночные пейзажи, прекрасно обозреваемые из щелей нужника.

— На-тко, творожку со сливочками свежими. Токма ты это, смори мне, не вздумай нынче огурцов зеленых поесть. А то знаю я вас, городских. Ох и непутевые вы.

— А что не так с зелеными огурцами? — искренне удивился Сергей.

— Да усе так с ими, токмо вот не соседствуют оне ни с молочком, ни со сливочками. Так не соседствуют, что ни Боже мой как просраться можно, ох, спаси душу грешную, что ж я к столу-то такое говорю. Капустку вот квашеную можно, аль груздей тоже. А вот огурья свежие — ни-ни.

"Ой, дура-а-ак", — захихикал дебил.

"Сам дурак, гы-гы-гы, — передразнил Сергей. — Откуда бы мне знать, что это несовместимые продукты. Значит, зря на бабку грешил".

— …с медком. Ты какой большее полюбляешь — в сотах аль такой — выгнанный?

— Ась? — переспросил погрузившийся во внутренний диалог Сергей.

— Грю, вон булка есть, свежая, вчерашняя, можешь с медком закусить.

— А, нет, спасибо. Я уже наелся. Правда. Очень вкусно. — Сергей даже уже немного привстал на стуле, обозначив готовность откланяться и не напрягать боле гостеприимную хозяйку. Но не тут-то было.

— Вот и хорошо, что наелся. На голодный желудок разговоры-то вести — последнее дело, — хитро сверкнула глазами местная бабка-ежка, на что Сергей чуть было не ляпнул: "А как же в баньке попарить да спать уложить?" Но благоразумие, глядя на примостившиеся у печи настоящие ухваты и огромную деревянную лопату, на которой его, скорее всего, на этих словах засунули бы в печь, пересилило взыгравшую было богатырскую силушку, и он с тихим вздохом послушно умостил зад обратно на стул.

— А и вот скажи-ка мне, Сергей батькович, жанат ли, иль баба есть, дети, родители, работаешь где, живешь как, много ль пьешь? — напевной скороговоркой выдохнула баба Надя.

"Ох, не расплатишься за творожок и сливочки", — покачал головой дебил.

"Засада", — уныло согласился Сергей.

— Не женат, детей нет, родители… родители живы-здоровы, — с легкой запинкой оттарабанил Сергей. — Работаю, ну, работаю, да. В конторе одной. Э-э-э, экономистом, — признаваться бабке, что является трейдером, зарабатывающим себе и другим на валютном рынке, он не решился. Во-первых, бабка все равно не поймет сути его деятельности, во-вторых, еще подумает, чего доброго, что он миллионер, гребущий деньги лопатой, не-е-е, чур-чур, обойдемся без подробностей.

— Экономистом? — удивилась бабка, окинув его внимательным взглядом с головы до ног. — Ох, горемычный. Да как же тебя угораздило-то? Аль совсем со здоровьем плохо?

И столько неподдельного сострадания и участия было в ее глазах, что Сергей невольно ощутил себя и правда беднягой горемычным. Но пересилил жалость к себе и все же спросил:

— А что не так с профессией экономиста?

— Да как же? — снова поразилась недогадливости гостя бабка. — Это ж какой нормальный здоровый мужик пойдет с бумажками ковыряться в пыльном кабинете, а? Токмо с детства хилый да болезный. Здоровые, оне вон в армию идут, в полицию, али там инженером на завод, егерем опять же, да на лесопилку. А хучь и трактористом — тоже здоровья немало надо, особливо по страде-то. Оно ж как — сильные должны работать работу для сильных, а слабые — для слабых. Вот и спрашиваю — болел небось в детстве?

На такую нехитрую бабкину логику Сергей даже не нашелся, что сказать. В голове мелькали аргументы вместе с фактами о механизации и автоматизации множества работ, требующих простой грубой силы, и о редкости таланта, вернее сказать, настоящего нюха на прибыль от заключаемой сделки, без которой ни один брокер не продержится и сезона на бирже. Но все их пришлось проглотить. Именно в этот момент Сергей понял смысл присказки, которую однажды услышал от одной знакомой женщины, рассказавшей, как переспала с мужиком, который ей ну вот ни капельки не нравился: "Ой, да ему легче дать, чем объяснить, почему не хочешь".

— Болел, — "чистосердечно" выдал страшную тайну допрашиваемый.

— А чем болел-то? Свинкой болел? А желтухой? А этой, как ить ее, краснухой, во, — не унималась интервьюэрша.

"Она точно не из военкомата?" — опасливо поежился дебил.

"Пора линять", — принял решение наевшийся пленник.

— Э-э-э, Надежда, простите, не знаю, как по отчеству. Вы меня простите, очень вкусно было, правда. И интересно. Но, знаете, у меня тут дел еще немало. Сами понимаете — только приехал, не все распаковал. Творог — вкуснейший, в городе такого не найдешь. Если позволите, я был бы рад покупать именно у Вас два-три раза в неделю. И молоко. И сливки тоже, — проговаривая все это, Сергей прижал руку к сердцу, как бы подчеркивая искренность своих слов, и начал медленно привставать со стула. Процесс этот он старался произвести со скоростью знаменитого Махмуда Эсамбаева в его знаменитом "Золотом боге", то есть так, чтобы бабка и не увидела, что он встает до ее разрешения.