Даниэла Стил - Голубоглазый юноша [litres]

Дети ушли в игровую комнату. Через несколько минут до слуха взрослых донеслись звуки фортепьяно: Блу показывал класс. Они тоже спустились вниз, и он устроил импровизированный концерт, все смогли попеть. Траур сменился танцами, совсем по Библии, под конец пианист исполнил сильным чистым голосом религиозную песню, всех растрогав и заставив Джинни расплакаться.

– Эту песню пела моя мама, – тихо объяснил ей Блу. У него обнаружился мощный голос. Музыкальный вечер перерос в общую беседу. Игра Блу подняла всем настроение.

На следующий день были похороны. Блу спустился вниз в костюме. Вскоре спустилась и Лиззи в коротком черном платье, выбранном для нее матерью. Оба выглядели совсем взрослыми. Через час вся семья отъехала от дома в двух черных лимузинах, арендованных днем раньше в похоронном бюро.

В церкви собралось больше народу, чем ожидала Джинни; проводить ее отца в последний путь захотели многие. Блу стоял рядом, гордый собой; семья заняла целую церковную скамью. После службы они благодарили пришедших перед церковью, потом поехали на кладбище следом за гробом отца. Джинни увидела могилы Марка и Криса, и чувство утраты стало таким невыносимым, что она чуть не задохнулась. Увидев горестное выражение на ее лице, Блу шепотом спросил у Лиззи, указывая кивком на две могилы:

– Это они?

Кивок девочки подтвердил его догадку. Рядом было оставлено место для Джинни: она приобрела все три участка в один день. Надгробный камень на могиле Криса был поменьше. После короткой погребальной службы все разбрелись; а Джинни подошла к могилам мужа и сына и, обливаясь слезами, дотронулась до надгробья Криса. Оглянувшись, она увидела подошедшего к ней Блу. Он держал в руке две белые розы на длинных стеблях. Цветы легли на две могилы, Джинни обняла его, и они застыли, обнявшись. Когда у Джинни иссякли слезы, он ласково увел ее. Он сел в лимузин вместе с ней и весь обратный путь не выпускал ее руку.

Их уже ждали. Буфетный стол ломился от еды. Днем гости разошлись, семья осталась одна. Чарли переоделся в джинсы. Пришла его подружка. В конце концов молодежь решила искупаться в бассейне. Джинни с улыбкой полюбовалась ими из кухонного окна, а потом взглянула на сестру. Служба была традиционная, красивая, обе сочли, что с отцом следует проститься именно так, и не спорили из-за частностей.

– Папа порадовался бы, если бы увидел, как они резвятся, – сказала Джинни. Отец всегда был жизнерадостным человеком и обожал компанию внуков. Джинни хотелось думать, что, невзирая на особые обстоятельства, он был бы счастлив познакомиться с Блу.

– Что ты будешь делать с ним теперь? – спросила Бекки у Джинни, смотревшей на Блу в бассейне.

– В каком смысле?

– Так не может продолжаться. Он уже почти взрослый, тебя вечно нет. Ты же его не усыновишь?

– Еще не знаю, не думала об этом. Послушать тебя, он – аквариумная рыбка, которую можно с легким сердцем выкинуть. – Блу некуда было податься, а главное, они любили друг друга. Он занял в ее жизни важное место. Бекки, похоже, этого не понимала. – Усыновление – бессмыслица. Через четыре года ему исполнится восемнадцать лет. – С другой стороны, тете Шарлин он был ни к чему, а в приюте ему теперь уже не место. – Скорее всего, он будет жить у меня, пока не вырастет и не сможет начать жить самостоятельно. В следующем месяце он начнет учиться в средней школе.

– Он тебе не родной, Джинни. Он и нам не родня. В твоей жизни больше нет места детям, так уж ты живешь, мотаешься по свету…

– Кому о нем заботиться, как не мне? – Джинни смотрела на сестру, в жизни которой не было места ни для чего необычного, нового. А в теперешней жизни Джинни новым и необычным было все. У них больше не было ничего общего; раньше был отец, теперь не стало и его. Бекки вольно или невольно ранила ее чувства.

– Он не твоя проблема. Ты не «сторож брату своему», тем более чьему-то сыну, – гнула свое Бекки.

– В таком случае ни у кого из приемных детей не было бы дома, – тихо возразила Джинни. – Не знаю, почему мы с Блу нашли друг друга, но это произошло. И хватит об этом.

Выйдя к бассейну, сестры стали смотреть, как дети играют с Аланом в «Марко Поло»; все брызгались и наслаждались вовсю. Горький день закономерно завершался радостью, и это умиротворяло. Похороны Марка и Криса были душераздирающими: то было убийственное завершение противоестественного события. А тут естественное явление: родители потихоньку уходят, их замещают следующие поколения.

Дети не вылезали из бассейна до наступления темноты, а потом подкрепились остатками от угощения и рано ушли спать. Оставшись одна в своей комнате, Джинни обдумывала услышанное от сестры. Она была поражена, насколько плохо Бекки понимала, что другие люди имеют право жить по-своему, не так, как она. Ее жизнь была ограничена Пасаденой, в ней было место только для «нормальных» людей, чья жизнь зеркально повторяла ее с Аланом жизнь. Такие, как Блу, вместе со всеми, выпадающими из стандарта, там просто не помещались. Потом Джинни вспомнила вопрос Бекки, не собирается ли она усыновлять Блу. Джинни и вправду об этом не думала, а вот теперь задумалась. Он нуждался в семье, в доме. Здесь была пища для размышлений.

Они с Блу провели в Пасадене еще один день, а потом вернулись в Нью-Йорк, к собственной жизни. Их ждало сражение с епархией. В день возвращения Джинни позвонила Эндрю О’Коннору. До встречи с монсеньором оставалось два дня.

– Просто сообщаю, что вернулась, – устало произнесла Джинни в трубку.

– Как все прошло? – озабоченно спросил Эндрю.

– Так, как ожидалось. Грустно – что в порядке вещей. С сестрой вышли нелады. Она возмущена, что мы нападаем на Церковь, считает это кощунством: мол, священники выше всяких подозрений. Они с мужем люди традиционных взглядов. Я стараюсь избегать этой темы, но ей непременно нужно обсуждать это со мной, тыкать мне в нос свою правоту и наставлять на праведный путь. Не понимает, хоть ты плачь!

– Это многим свойственно. Люди не желают верить в реальность, видеть причиняемый вред. Чтобы идти против течения, нужны силы и смелость, именно это – праведный путь. Когда я начал заниматься такими делами, мне угрожали смертью. Забавно, когда люди грозят отнять у тебя жизнь во имя веры, не принимая того, что ты делаешь. Удивительное противоречие! – Раньше Джинни не догадывалась, что судиться с Церковью – значит рисковать жизнью.

– Выходит, вы тоже храбрец! – восхищенно промолвила Джинни.

– Нет, просто уверен, что поступаю правильно. Это вечно создает трудности, но я добровольно избрал такую жизнь. – Это было произнесено с предельной решительностью.

– Когда были живы муж и сын, моя жизнь была совсем другой. Я занималась ими. А теперь я воюю с несправедливостью в мире, пытаюсь изменить судьбу людей, неспособных помочь самим себе. Похоже, когда возвышаешь голос и берешь на себя риск, многие видят в этом угрозу. Им не нравятся непопулярные точки зрения, не устраивает, когда ставят под вопрос их убеждения, достижения.