Кристал Сазерленд - Наши химические сердца

– А ты знаешь, почему она ушла?

– Потому что разлюбила его. Химическая реакция кончилась. Вот почему. Только и всего. Не бывает идеальной любви, Генри.

– Но почему они снова сошлись?

– Она узнала, что беременна.

– Мама вернулась из-за меня?

– Не знаю. Возможно. Наверное, так и было. Они все еще любят друг друга, они лучшие друзья, но они не влюблены. Давно уже. И нельзя жить и искать в каждом встречном родственную душу. Нет никаких родственных душ. Когда кто-то становится твоей родственной душой, в этом целиком и полностью твоя заслуга.

– Знаю. Нет, правда знаю. Просто… просто я не могу представить, что когда-нибудь снова смогу вложить в другого человека столько сил, времени, энергии, столько себя. Как начать все с начала с кем-то еще?

– А как писатели начинают новую книгу, когда последняя дописана? Как спортсмены после травмы начинают тренироваться с нуля?

– Боже. Зачем вообще делать это несколько раз?

– Влюбляться?

Я кивнул.

Сэйди усмехнулась:

– С точки зрения биологии – с целью продолжения человеческой расы. С точки зрения логики – потому что вначале все кажется прекрасным. И никто не видит, что рельсы резко сворачивают в сторону, а потом останавливаться уже слишком поздно. И когда садишься на этот поезд…

– Смотрю, тебе нравится сравнение с поездом.

– Ш-ш-ш, уже поздно выпрыгивать из вагона. Итак, когда садишься в поезд, надеешься, что хоть этот в кои- то веки не сойдет с рельсов. И вполне может быть, что так и произойдет, но даже если катастрофа неминуема, ехать все равно нужно – чтобы узнать.

– А почему нельзя остаться на станции?

– Можно. Но так никогда никуда не уедешь.

– Ого. Ничего себе философия.

– Мне надо было стать философом.

– Я хочу ее вернуть, Сэйди.

– Я знаю, малыш. И знаю, что все будут говорить: на ней свет клином не сошелся и прочее – и от этого тебе будет только хуже. Я могла бы рассказать, что сейчас происходит в твоем мозгу, с научной точки зрения. Как он пытается справиться с болью, столь же сильной, как если задеть зубной нерв, но не может обнаружить источник боли, поэтому ее чувствуешь везде. Я могла бы рассказать, что, когда ты влюбляешься, реагируют те же участки твоего мозга, что отвечают за голод или жажду. И когда любимый человек тебя оставляет, тебе не хватает его, как воды, как еды, у тебя начинается настоящая ломка, как у наркомана. Все это кажется очень поэтичным, преувеличенным, драматичным, но это не так. Разбитое сердце, как и любовь, – чистая наука. Так что поверь мне на слово: сейчас тебе больно, но пройдет время – и раны заживут.

– Черт, Садс. Ты пустила в ход тяжелую артиллерию.

Сэйди откинула голову и закрыла глаза:

– Я аж прослезилась, маленький ублюдок. Ты только посмотри на меня. Сижу здесь, делюсь великими откровениями. А ты хоть был с ней счастлив? Со стороны выглядит, будто с первого дня все было непросто. Сначала ты узнал, что у нее парень погиб, потом она пропала. Был ли хоть месяц, неделя или день, когда ты мог сказать: «Да, это оно. Вот так я хочу жить. Вот бы этот день длился вечно»? Были у тебя такие дни?

Я закрыл глаза и задумался. Попытался вспомнить период чуть более двух часов, когда чувствовал себя рядом с Грейс по-настоящему счастливым. Но вспомнил лишь тревогу и стресс, боль, грусть и кислоту в животе, разъедающую легкие. Я помнил, как любил ее, отчаянно любил. Был тот вечер, когда мы возвращались домой из кино и держались за руки, и я готов был поклясться, что однажды женюсь на ней. И ярмарка в День благодарения, всего второй раз, когда я видел ее в одежде, не принадлежавшей Дому. Короткие яркие вспышки счастья, не дольше разряда молнии в полной темноте.

Я открыл глаза.

– Вот черт, – тихо проговорил я.

– Так я и думала.

– Но я не готов признать, что все это было зря, что вся эта боль была зря и то, что у нас было, – ненастоящее.

Сэйди отвесила мне щелбан.

– Ты вообще меня слушаешь, тупица? Любовь не должна длиться вечно, чтобы быть настоящей. Нельзя судить о любви по ее продолжительности. Все умирает, и любовь в том числе. Иногда она умирает вместе с человеком, иногда – сама по себе. Величайшая история любви необязательно должна быть о людях, которые прожили вместе всю жизнь. Она может быть про любовь, которая длилась две недели, два месяца или два года, но горела ярче, горячее, блистательнее любой другой любви в прошлом или будущем. Не плачь о неудачной любви. Нет никакой неудачной любви. Для мозга вся любовь одинакова.

– Но мне от этого не легче.

Сэйди вытерла слезу в уголке моего глаза и погладила меня по волосам.

– Знаю, братишка. Но так бывает, знаешь. Иногда просто ничего не получается. И как она может быть твоей родственной душой, если никогда не читала «Гарри Поттера»? Ты правда хочешь провести остаток дней с человеком, который не читал «Гарри Поттера»? Подумай о детях! В какой обстановке им предстоит расти, если у них будет такая мать?

Тут я рассмеялся, Сэйди – тоже, я закрыл глаза и обнял ее.

Так мы и лежали, свернувшись калачиком. Она гладила меня по голове, как всегда, сколько я себя помню.

Сэйди подпевала Тейлор Свифт, уткнувшись мне в шею, а я смотрел в потолок, думал о Грейс и всем телом ощущал эту боль, о которой говорила Сэйди, – как от зубного нерва. У нас с Грейс была тяжелая любовь, та, в которой можно утонуть, если нырнуть слишком глубоко. Эта любовь привязывала к сердцу маленькие грузики, и в конце концов оно становилось таким тяжелым, что вырывалось из груди.

– Садс… прошло много лет с тех пор, как ты была малолетней преступницей, но ты случаем не помнишь, как залезть на кафедру английского в школе?

Сэйди улыбнулась во весь рот:

– Горбатого могила исправит.

УЖЕ ВЕЧЕРЕЛО, когда я пятый раз в жизни совершил взлом с проникновением. Школа по выходным напоминала корабль-призрак: в воздухе витало чувство, что еще недавно здесь были люди, но страшная трагедия (например, экзамены) заставила их уйти. Вокруг было мрачно и тихо, и даже на парковке наши шаги отдавались зловещим эхо.

– Думаешь, это хорошая идея? – спросила Лола, когда мы перелезли через забор.

Райан держался за шею Сэйди, как маленькая обезьянка, и хихикал, как будто это было лучшее в мире приключение.

– Никто ведь не придет.

– Придут, вот увидишь, – ответил я. – Кто-нибудь обязательно придет.

Чуть раньше на этой неделе Хеслина наконец освободили из-под домашнего ареста, под который его посадили после той самой Вечеринки. Естественно, тут же пополз слух, что грядет вечеринка еще больших масштабов и состоится она сегодня. Родители Хеслина то ли были идиотами, то ли слишком доверяли своему сыну-хулигану, но суть в том, что они снова уехали, оставив дом в его полном распоряжении. И точно, уже после обеда на «Фейсбуке» появился анонс мероприятия, на который откликнулись триста человек, кроме меня, Лолы, Мюррея и – что удивительно – Мэдисон Карлсон.