Кристал Сазерленд - Наши химические сердца

Может, и Грейс здесь похоронят? Вернется ли она сюда через шестьдесят или семьдесят лет, ляжет ли рядом с возлюбленным? Даже если полюбит снова, выйдет замуж, родит детей, станет ли эта могила тем местом, где ее атомы воссоединятся со Вселенной? Смогу ли я это вынести? Если каким-то чудом у нас с Грейс все же что-то получится, если мы вместе уедем в колледж, поженимся, увидим мир, родим детей, смогу ли я вынести, что в итоге ее похоронят с ним? Будет ли мне одиноко в могиле, если любовь всей моей жизни останется покоиться с чужими костями?

Что если мне придется ревновать ее к мертвецу всю оставшуюся жизнь и даже после смерти?

Я сел на его могилу в темноте, стал обрывать травинки и вспоминать, зачем пришел и что хотел ему сказать.

– Ты просто козел, – наконец выпалил я. Слова как-то сами вырвались, и в них было гораздо больше злобы и яда, чем мне хотелось. – Она так любит тебя. А ты взял и оставил ее одну. Ты хоть знаешь, как она страдает? Если ты здесь, если слышишь меня, советую тебе поднять свою мертвую задницу и прилететь к ней, как Патрик Суэйзи, потому что она ужасно мучается, и ничто… ничто…

Я зажмурился и несколько раз вздохнул. Я слишком замерз, чтобы плакать.

– Я не могу ей помочь, Дом. Я хотел ей помочь, но из-за тебя не могу. Поэтому если ты здесь – серьезно, мне плевать на ваши потусторонние правила, естественный порядок вещей и прочее дерьмо – если ты правда здесь, покажись прямо сейчас! Ты нужен в реальном мире. Вылезай из своей чертовой могилы, трусливый мертвяк, и скажи, почему ты ее оставил?!

Я прождал в темноте примерно час, пока глаза не привыкли к полной тьме. Я продрог до костей. Призрак Дома так и не вылез. Зомби Дом не встал из могилы.

– Да иди ты, – бросил я, встал и пошел домой пешком, вместо того чтобы поехать на машине.

Я шел на холоде, намереваясь доказать себе, как Грейс, что если чувствую боль, значит, все делаю правильно.

ПРОСНУВШИСЬ УТРОМ, я первым делом подумал о Грейс, и эта мысль пронзила голову и сердце непроизвольным болевым спазмом. Я думал о Грейс, о газете, о заваленных английском и математике и о колледжах, которые могли бы меня принять, но теперь, увидев мои оценки за первый семестр, поставят на мне большой жирный крест, потому что я все испортил, все пустил под откос. И ради чего? Ради чего?

Мама и папа, что неудивительно, выбрали именно эту субботу, чтобы притвориться обеспокоенными родителями, чего не делали с тех пор, как Сэйди уехала в Йель. Они спустились в подвал вскоре после рассвета и начали оценивать ущерб, который я нанес сам себе. Они открыли шторы, заставили меня встать и снять пижаму, поставили передо мной миску с хлопьями, запели «Baby Got Back» и отказывались заткнуться, пока я не согласился поесть. А я, естественно, согласился, потому что слушать это было невыносимо.

Под их пристальными взглядами я пропылесосил ковер, постирал одежду, убрался на книжных полках и перенес тетрадки и учебники наверх, на кухонный стол, чтобы под их присмотром переделать все адские задания Хотчкисса за последнюю пару недель и написать сочинение по английскому, хотя в голове у меня была полная пустота. В одиннадцать мама потащила меня с собой на пробежку. Потом папа заставил меня пообедать. Сэйди взяла выходной и пришла к двум; мне наконец разрешили поспать, и я лег на кровать, раскинувшись как морская звезда.

– Эй, Генри, ты видел… Ты слушаешь Тейлор Свифт? – крикнула Сэйди с лестницы.

– Да, Сэйди. Я слушаю Тейлор Свифт уже второй час. Она одна меня понимает.

– О боже.

– Кто тебя обидел, Тейлор? – воскликнул я и указал на потолок. – Как один человек может вынести столько боли?

– Черт, чувак. Давай поговорим.

– Садс… я не хочу говорить. У меня плохо получается делиться чувствами.

– Я же твоя сестра, чмошник. Ты не делишься с друзьями, не делишься с родителями. Хочешь держать все в себе, пока не попадешь в психушку, что ли?

– Вообще-то я так и планировал.

– И давно ты здесь лежишь? У тебя будет тромбоз глубоких вен.

– Уйди, Сэйди. Оставь меня наедине с моей болью и тромбозом.

Но Сэйди проигнорировала мой протест и плюхнулась мне прямо на живот, скрутив мне руки. Потом начала тыкать меня в щеку, в одно и то же место, и повторять:

– Говори, говори, говори.

Наконец я не выдержал и заговорил.

– У-у-у, да отстань ты, дьяволица. Дело в том… мы с Грейс… я не знаю, что происходит.

– Это я уже поняла по Тейлор Свифт. – Сэйди ждала, пока я продолжу. – Не хочешь рассказать подробнее?

– Я просто… я ничего не понимаю. И, кажется, я повредил легкие. Тяжесть в груди не проходит.

– Наверное, я сломала тебе ребра, когда прыгнула на тебя.

– Это и есть любовь?

– Нет, детка, что ты. Любовь не возносит нас на небеса, это я точно знаю, но и не заставляет чувствовать себя полным дерьмом.

– Да уж. Посмотри на маму с папой.

– Мама с папой – волшебная сказка. Их не существует.

– Но ты же любила Криса.

Сэйди сделала вдох:

– Да, любила. Иногда я просыпалась утром, видела, как он лежит с открытым ртом и пускает слюни на подушку, и думала: «Блин, где была моя голова, когда я за него вышла?». Он не был идеалом, даже по моим меркам. С ним все время было трудно. Но я любила его. И не жалею ни о чем. Не жалела, пока все не кончилось.

– Значит, ты никогда не считала его родственной душой?

– Ох, дорогой. Ты все еще веришь в родственные души?

– А ты нет? Разве, глядя на маму с папой, можно не верить, что есть люди, созданные друг для друга?

– Блин, вот они тебе мозги промыли, а. Им казалось, что обман тебя защитит, но на деле скормили тебе фантазию. Они же просто секта. Внушили тебе черт знает что.

– О чем ты говоришь?

– Генри… дорогой…

– Почему ты так странно себя ведешь?

– Ох, блин. – Сэйди закрыла глаза и закусила губу. – Когда тебя еще не было, мама уходила от отца. Они месяца три жили порознь, – выпалила она, не открывая глаз.

Я ошеломленно моргал. Сэйди медленно открыла глаза – сначала левый, потом правый.

– Мама заставила меня пообещать, что я не расскажу тебе, пока ты не закончишь колледж. Они хотели, чтобы у тебя было «стабильное детство». Но я не могу допустить, чтобы ты еще пять лет мучился и искал то, чего нет. Ты никогда не задумывался, почему я отмечала свое двенадцатилетие на детской площадке трейлерного парка?

– Видимо, я не так пристально вглядывался в фотографии с твоего двенадцатилетия.

– С самого детства они скармливали тебе это дерьмо. «Любовь все стерпит, любовь все простит». Но любовь имеет научное объяснение, дружище. Это всего лишь химическая реакция в мозгу. Иногда реакция длится всю жизнь, повторяясь снова и снова. А иногда – нет. Бывает, атомы взрываются, как звезды, и начинают гаснуть. Внутри нас бьются химические сердца. Но значит ли это, что любовь не прекрасна? Конечно, нет. И когда люди говорят «половина браков заканчивается разводом» и оправдывают этой статистикой свое нежелание жениться, я их просто не понимаю. Если любовь закончилась, это вовсе не значит, что она была ненастоящей. Мама с папой все время ругались. Ты-то, наверное, привык видеть, что они в рот друг другу смотрят, но в мое время они чуть ли не дрались. И вот однажды мама разбудила меня, помогла собрать рюкзак – и дело с концом. В следующий раз я увидела свою комнату лишь через три месяца, когда мы вернулись.