Кристал Сазерленд - Наши химические сердца

И тут Мартин повернулся ко мне и задал вопрос, которого я боялся.

– Генри, а ты не знаешь, куда она могла пойти?

Я стал лихорадочно вспоминать все места, где ее видел. Наш офис-аквариум. Театральный класс с черными стенами. Мой подвал, мою кровать – Грейс лежит на ней, свернувшись калачиком в моей футболке.

– М-м-м… может быть… а на кладбище искали? На стадионе?

Мартин кивнул. Кажется, он был разочарован.

– Утром были и там, и там. И на месте аварии в национальном парке.

– Они разбились в национальном парке?

– Ехали обедать в ресторан, – ответил Мартин.

У меня перехватило дыхание – точь-в-точь как тогда, когда один из «Костоломов» влепил мне под дых на матче. Значит, Грейс водила меня на свидание туда, где он умер. Собрала цветы в саду и оставила меня на берегу, а сама понесла цветы к его придорожному памятнику. Господи Иисусе.

– Но вечером можно съездить еще раз. Может, есть еще какое-то место?

Я покачал головой и заметил, что мать Грейс перестала плакать и теперь смотрит на меня не моргая, как часто смотрела ее дочь. Под этим взглядом кожа становится словно стеклянной и кажется, что все твои секреты выгравированы на костях.

– Ладно. Если вспомнишь, дай нам знать. Извините, мне нужно всех обзвонить.

А потом началось худшее.

Ожидание.

Мартин попросил ее друзей поискать Грейс в разных местах. Пришли полицейские, начали успокаивать нас, задавать вопросы и все время прозрачно намекали, что она могла покончить с собой. А мы все это время ждали. Ждали и бесцельно колесили по округе, замедляясь рядом с каждой девушкой ее возраста, как сексуальные маньяки в поисках жертвы. Когда солнце село и полицейские сказали, что нам нужно отдохнуть, так как она объявится «в любом случае» (как можно так говорить?), мы отправились домой и продолжили ждать. Я ждал, лежа на кровати в одежде; перевалило за полночь, но от нее по-прежнему не было вестей. Я ждал и не мог не представлять ее тело, думать о том, как она плавает где-нибудь под водой, как Офелия или Вирджиния Вульф. Потому что Грейс была бы не Грейс, если бы не ушла театрально, литературно, чтобы, вспоминая о ней, люди говорили о трагичной, но поэтичной природе смерти. Мне даже захотелось броситься наверх и посмотреть, не сунула ли она голову в мою духовку, как Сильвия Платт. А потом я стал думать о том, как могла бы покончить с собой эльфийская принцесса. Заехать на своем голландском велосипеде на живописные рельсы и дождаться полуночного экспресса? Утопиться в тайном пруду?

Тайный пруд.

Я сел на кровати. Как я мог быть таким дураком?

– Я знаю, где она, – произнес я вслух.

Я знал, что, живую или мертвую, найду ее там.

Я не стал будить родителей: некогда было, да и незачем. Накинул куртку, схватил ключи с обеденного стола и побежал к машине. Поехал в город. Перелез через кованую ограду. Вывихнул лодыжку, спрыгивая с живой изгороди. Кое-как доковылял до заброшенной железнодорожной станции. Взломал замок и зашел внутрь. Сбежал по спиральной лестнице, ведущей в подвал.

И она оказалась там, в темноте, по пояс в стоячей воде. Живая. О чудо, о счастье – живая! От облегчения мои внутренности размякли, остался лишь прозрачный стеклянный каркас. У меня чуть ноги не подкосились.

– Грейс! – закричал я и чуть не съехал вниз по лестнице. – Грейс!

Она повернулась ко мне. И хотя подвал освещался лишь лунным светом, я увидел на ее щеках дорожки от слез. Ее ладони лежали на воде, она дышала поверхностно, резко, выдыхая маленькие клубочки пара. Я на секунду замедлил шаг. Мне показалось, что я сплю, потому что она была похожа на героиню из сказки. На голове у нее был венок из цветов, вплетенных в волосы, и она была вся в белом, с ног до головы, как невеста.

Офелия во плоти.

Я прыгнул в воду и побежал, а когда не смог больше бежать, пошел вброд. Снял куртку и накинул ей на плечи, потому что она дрожала.

– Пойдем, надо выйти из воды, – сказал я.

Но она не пошевелилась, застыла на месте. Грейс взглянула на меня: в ее глазах стояли слезы. А потом мир взорвался. Как будто наконец лопнул нарыв и боль вытекла наружу. Она плакала, завывала, ее сотрясали мощные, отчаянные рыдания, и казалось, ее хрупкая фигурка не выдержит такого надрыва. Она упала мне на руки, навалилась всем весом, и, клянусь, я физически ощущал ее горе, заполонившее все вокруг. Я вдыхал его и с каждым вздохом облегчал ее ношу.

– Почему он умер, Генри? – повторяла она сквозь слезы. – Почему? Почему он, а не я?

– Мне так жаль. – Я прижал ее к себе что было сил и держал крепко, потому что не знал, что еще сделать или сказать. – Мне очень, очень жаль.

Мы стояли так, пока у меня не застучали зубы и я не перестал чувствовать ног.

А потом Грейс вдруг перестала плакать, как будто внутри нее был резервуар слез и он кончился. Она высвободилась из моих объятий и, не оглядываясь, пошла к лестнице. Моя куртка тащилась по воде за ней. Дойдя до первой ступени, она залезла на нее и села, дрожа и опустив ноги в ледяную воду. Я, само собой, пошел за ней, потому что готов был идти за ней куда угодно. В ту ночь пойди она в другую сторону, в холодные недра подвала – я бы и туда за ней пошел.

Я сел рядом с ней, скрестив ноги, и пытался не показывать, как мне холодно. Мне просто хотелось находиться с ней, чтобы мы побыли вдвоем, прежде чем я отведу ее обратно. Я облокотился о верхние ступени, достал телефон из нагрудного кармана куртки и позвонил Мартину. Тот ответил после одного гудка.

– Боже, прошу, скажи, что она жива, – выпалил он.

– Я нашел ее. С ней все в порядке. Везу ее домой.

– О, слава богу, слава богу, слава богу. Вези ее к нам.

– Да. Скоро будем. С ней все в порядке. Она не пострадала. Можете сказать моим родителям, что с ней все хорошо и со мной тоже и что я скоро приеду домой!

– Да, конечно. Спасибо. Спасибо тебе.

Я повесил трубку.

– Все очень волновались, – тихо произнес я.

– Ты знал, что в первый месяц после его смерти я была под наблюдением как потенциальная самоубийца? Все думали, я покончу с собой. Я не могла даже поплакать спокойно: кто-то обязательно ломился в ванную и проверял, не перерезала ли я уже вены. Дом никогда не подумал бы такое обо мне. Он был единственным, кто меня знал.

Я не мог смотреть на нее. Несколько часов назад я был уверен, что Грейс умерла, что она покончила с собой. Я был одним из них – тех, кто не знал ее. Не то что он.

– У меня не было депрессии. У меня до сих пор нет депрессии. Я просто злюсь.

– Я хочу рассказать тебе о нем, – сказала она, стуча зубами.

– Грейс… это необязательно.

Я не мог произнести то, что мне на самом деле хотелось: пожалуйста, не надо. Не надо мне о нем рассказывать. Ты меня уже достаточно ранила.

– Я знаю. Но это несправедливо по отношению к тебе. Ты заслуживаешь правды.