Франсин Риверс - Дитя примирения

Первый раз за всю неделю Джо Гильерно спал глубоко и спокойно…

Ханна сидела в темной гостиной. Дина все еще спала в своей комнате наверху; она спала уже двенадцать часов. Ханна же, напротив, всю ночь не сомкнула глаз.

Ей казалось, что она наплакалась на всю оставшуюся жизнь, когда ей было девятнадцать. Теперь Ханна поняла, что даже не представляла себе, что такое настоящее горе. Она тогда не знала, каким глубоким оно может быть, как долго длиться; а о последствиях Ханна не могла даже подозревать.

Иногда, читая Библию, она завидовала израильтянам. Они могли облечься во вретище и посыпать головы пеплом. Они могли стенать и рыдать. Они могли простираться ниц пред Господом Богом.

Она делала это — и не раз — после тех знаменательных для нее событий. Она лежала ничком на полу пресвитерианской церкви, в которой ее вырастили, прося Бога о прощении, вымаливая у Него другое дитя взамен того, которого она принесла в жертву. Именно так она видела сейчас свой поступок: жертва страху… Жертва в защиту своей чести… Несуществующей чести. Маска, которую она надела в угоду своим родителям и друзьям…

Но Бог знал. И, кажется, Бог никогда этого не забудет…

«Боже, почему за это должна расплачиваться Дина?! Это мой грех! Я совершила это, я знаю! Боже, неужели Ты думаешь, что я до сих пор этого не поняла?! Ты несправедлив! Дина любит Тебя с тех пор, как смогла произнести Твое имя. Она никогда не оставляла Тебя, как это сделала я! Боже, почему и она должна страдать?!»

Мысли унеслись в прошлое, к трейлеру, припаркованному у мусорной свалки, в заброшенном месте. Она вспомнила все чувства — боль и унижение, страх и стыд. И что сказал ей врач, когда все было кончено.

«Вы немного ошиблись со сроками, прошло больше времени, чем вы предполагали. Хотите взглянуть?»

«Нет!» Единственное, чего ей хотелось тогда — уйти, убежать от этого трейлера, от врача и от того, что она натворила… Как можно дальше… Но даже в таком состоянии у нее появилось какое-то любопытство.

Что он сделал с ребенком, которого выскреб из ее утробы? Что стало с ним?..

Она знала ответ — в своем сердце. И горевала — молча, чтобы никто не знал. Как еще может горевать мать о ребенке, от которого она отказалась?! Она не могла поделиться своим горем с теми, кого любила; они бы все равно ее не поняли — роди она этого ребенка или сделай аборт. Она не могла позволить себе открыто выразить свои чувства — ее бы спросили о причине ее слез… Вся эта история превратилась в черную бездонную дыру, которая грозила затянуть саму Ханну.

Чаще всего ей удавалось забыть. Или заставить себя забыть — с помощью железной воли, в угоду унизительной необходимости. Уж в этом-то она за долгие годы поднаторела…

Теперь застарелая боль всколыхнулась, поднялась из-под спуда похороненных воспоминаний. Неожиданная беременность тогда разрушила ее отношения с Джерри. Он был зол на нее и не хотел верить. Оказалось, что он не был готов жениться, ему надо было окончить колледж. Он не созрел даже для того, чтобы взять ответственность за жену — что уж говорить о ребенке? Ханна может разбираться с этими обстоятельствами, как ей угодно — ему до этого нет дела! В конце концов, это ее проблема — набралась бы смелости, пошла бы к врачу и попросила выписать что-нибудь для предупреждения беременности. Надо было предохраняться! Он-то думал, что она так и делает! Нельзя же быть такой глупой! «И нечего теперь, когда вляпалась в неприятности, приходить ко мне и плакать», — говорил ей Джерри. Он устранился — и от проблемы, и от ее жизни…

Деньги на аборт она заняла в студенческой кассе взаимопомощи. Сказала, что ей не хватает на книги и плату за обучение. Ложь. Кругом — ложь. Одна громоздилась на другую, скоро набралась целая гора. Ханна окончила колледж, перебралась в Сан-Франциско, получила хорошую работу, вернула долг. Она встречалась с любым парнем, который приглашал ее на свидание, бурно веселилась на вечеринках, но близко к себе никого не подпускала. Она жила безумной, занятой, заполненной жизнью. Когда возвращалась поздно вечером домой с работы, включала громко телевизор, радио, стереосистему… Если работа не могла заглушить это внутреннее беспокойство, она бралась за живопись или скульптуру. Потом погрузилась в оккультизм. Изучала буддизм, таоизм и религию Нового века, все пробовала на практике. Записалась на курсы кулинарии, йоги, истории музыки и мировой истории. Ходила на спектакли, концерты, лекции и массовые митинги; занялась аэробикой, гимнастикой, бегала трусцой по бульвару, что тянется вдоль всего побережья. Что угодно — только бы заглушить воспоминания… Только бы заставить замолчать этот тихий голос внутри…

Но ничего не помогало. Пока Ханна не встретила Дугласа Кэрри.

Как Дуглас позже признался, он полюбил ее, как только впервые увидел. Это было на Маркет-стрит: Ханна бежала, чтобы успеть на автобус. На следующий день он оставил свою машину в гараже и пошел на ту же автобусную остановку в надежде встретить ее. Ханна пришла; Дуглас поднялся за ней в автобус, сел рядом и завязал разговор. Пять дней он катался с ней на автобусе и прощупывал почву, прежде чем предложил ей встретиться. Конечно же, она согласилась — почему бы и нет? Позже они хохотали при воспоминании о том, как Дугласу пришлось сойти через две остановки и ловить такси, чтобы добраться до своего гаража и взять машину.

Понравился он ей с самого начала. После трех свиданий Ханна в него влюбилась. Он хорошо целовался и пробудил в ней огонь, который, как она думала, уже никогда не загорится. Он умело делал все, за что бы ни брался. Он обращался с жизнью, как футболист обращается с соперником: обводил ее, а если не удавалось — боролся с ней. Дуглас могучий. Дуглас — ее спаситель. Дуглас — человек тихих вод (кажется, именно это означало его имя?). Так кстати! А тихие воды глубоки — сначала она в них чуть не потонула…

Когда они потеряли первого ребенка, их, казалось бы, крепко сплетенные, живые отношения начали расшатываться. В приступе слабости и горя она открылась Дугласу, рассказала ему о другом ребенке — ребенке Джерри. Дуглас обнял ее и рыдал вместе с ней; она думала — он ее понял. Он действительно понял — разумом. Но сердце его преследовала мысль о ее отношениях с другим мужчиной. Ее отчаяние напоминало ему о том, что Ханна любила кого-то еще; любила настолько, что позволила отношениям зайти так далеко. А вдруг она любила того больше, чем его, Дугласа? А что, если она его и сейчас еще любит?!

Дуглас боролся с этими мыслями. Он тщательно все осмысливал, ища причины, оправдывая и прощая. Однако упражнения в логике почему-то не могли изгнать чувство боли и ощущение, что ему изменили. Дуглас признавался Ханне, что понимает — такое состояние неразумно. По крайней мере, в сегодняшнем мире, где все можно, где никто не может отличить черного от белого, правильного от неправильного. Но он ничего не мог с этим поделать, как будто снова и снова раздирал едва начавшую заживать рану. В ее жизни был кто-то еще — и этот человек лишил ее не только девственности, но и способности доверять людям! И бедный Дуглас довольствуется тем, что осталось… Конечно, он простил Ханну! Бессчетное число раз! По крайней мере, так он ей говорил. Но скоро она перестала в это верить. Прощение означает забвение, не так ли? Но она снова видела мучение в его глазах, и чудище снова поселялось в их гостиной. Даже когда они притворялись, что его там нет, — оно молча растлевало, разрушало, разлагало их жизнь…