Франсин Риверс - Дитя примирения

— Я не скажу им о том, что мы собираемся у тебя дома, пока они не согласятся прийти, — сказал он. В разговоре Дэн не называл имен, чтобы сохранить анонимность других, так же, как и Ханны. — Молись, чтобы их сердца были открыты, Ханна!

— А если никто не придет?

Дэн улыбнулся, с любовью глядя на нее.

Тогда мы начнем с тебя!

Синтия на кухне у раковины чистила картошку; Дина читала книжку Сверчку и Тодду. На Синтию нахлынула странная меланхолия — ее не могли отвлечь ни шуточная поэма, которую читала девушка, ни смех детей. Что-то мучило ее, пыталось вырваться наружу из глубины. И Синтия знала, что это что-то ей совсем не понравится.

Над кормушкой на поляне порхали птицы, в основном зяблики, которых старалась отогнать наглая голубая сойка. Птицы поменьше прижимались к земле, расклевывая семена, которые сойка рассыпала. Завтра придется снова наполнить кормушку — птичий пир продолжался без остановки последние три дня. С тех пор, как к ним приехала Дина, дети почти не выходили играть на лужайку, и птицы получили свободный доступ к бесплатной еде.

Синтии не хватало этой картины: она привыкла наблюдать через стекло, как дети бегают по заднему дворику, играя в футбол или в пятнашки. Последние дни они все время проводили дома с Диной. Вот и сейчас Тодд приклеился к ее правому боку, а Сверчок пластырем прилипла слева; оба просто глотали слова, написанные Робертом Льюисом Стивенсоном. Мягкий голос Дины журчал, как ручей; она придавала словам ровно столько драматической окраски, сколько было нужно. Дети сидели просто завороженные.

Синтия взялась за следующую картофелину, она вспомнила, как мама читала ей эту самую книгу. А когда она подросла достаточно, чтобы читать сама, Синтия стала брать этот истертый старый том на прогулки. Она устроила себе укрытие в горчичных кустах в ореховой роще; там, среди желтых цветов, девочка могла погрузиться в мечты о том, как будет жить в шалаше вместе с пятнистым котом и псом шоколадного цвета. А иногда она лежала на спине, смотрела в голубое небо и пыталась представить, на что это похоже — есть свежеиспеченное тонкое печенье и пить шоколад из маленькой чашечки в уютной английской кухне…

Тодд отошел от кушетки и уселся среди своих кусочков «Лего» — настоящий архитектор, претворяющий в жизнь свое видение. Вчера он пригласил Дину принять участие в стройке. Девушка не отказалась: уселась рядом с ним, скрестив ноги, и начала соединять красные и синие пластиковые кусочки. Сверчок оставила свою любимую пастель и попыталась присоединиться к ним. Но Тодд, защищая свою территорию, прогнал девочку. Дине хватило всего нескольких мягких слов, чтобы убедить его зачислить сестру в штат строителей.

Эта молодая женщина нравилась Синтии. Легкие, дружелюбные манеры Дины притягивали ее; кроме того, ее характер как будто помогал выявить все лучшее, что есть в детях. В Дину влюбился даже Арнольд. Сейчас старый пес лежал рядом, положив тяжелую голову на ее тапочки.

Синтия нарезала картошку, бросила ее в кастрюлю и добавила воды. Поставила на плиту и включила ее на полную мощность. В духовке покрывалась аппетитной корочкой баранья нога. В холодильнике остывала персиковая шарлотка. Салат готов, накрыт прозрачной пленкой, стоит в холодильнике, рядом с ним охлаждается соус. Сейчас она переоденется, освежит лицо и начнет накрывать на стол.

Синтия сполоснула руки, вытерла полотенцем и повесила его на вешалку. Снова донесся смех детей. Дина смеялась вместе с ними. Она была так молода и так красива, голубые глаза такие ясные и чистые, в них нет даже тени от перенесенных страданий! Синтия восхищалась этой девушкой.

«Интересно, как бы я чувствовала себя, если бы носила ребенка от человека, который меня изнасиловал? От мужчины, которого я даже не успела разглядеть?!»

Дина выглядела такой умиротворенной — и это же умиротворение она принесла Джеймсу!

Что же такое было в Дине Кэрри, что разрушило стену, которая долгие годы окружала ее мужа? Синтия была так же очарована этой девушкой, как и ее дети. Дина пришла к Джеймсу за помощью — и принесла ему искупление. Синтия всегда будет благодарна ей за это. Но почему же сейчас она чувствует себя такой одинокой?

Джеймс скоро будет дома. Синтия все думала о том, как прошла его сегодняшняя встреча с Элизабет Чемберс, и почему Джеймс решил, что простого телефонного звонка будет недостаточно.

— Дина, приглядишь за картошкой, пока я освежусь? Джеймс скоро придет домой.

Дина улыбнулась в ответ и закрыла книгу.

— Я накрою на стол!

— Да? Это будет чудесно! Вон в том шкафчике для фарфора есть несколько чистых скатертей. Сверчок, покажи Дине, где лежит хорошая посуда. Сегодня мы поставим на стол фарфор и хрустальные бокалы, а столовое серебро — в среднем ящике. Тодд выглянул из-за стены больницы, которую строил.

— Сегодня что — твой день рождения, Дина?

— Нет…

— Дина завтра уезжает домой, — сказала Синтия. Лучше детям узнать об этом раньше…

Они тут же запротестовали.

— Почему ты не можешь жить с нами, Дина? — спросила Сверчок.

— Мои мама и папа ждут меня дома, солнышко.

— Они могут тебя здесь навещать!

— Я уверена, что ее мама и папа так же скучают по ней, как я бы скучала по моим деткам, — сказала дочке Синтия. — А Дина будет приезжать к нам в гости, ведь правда?

— С удовольствием!

Синтия пошла по коридору в большую спальню, растерянная и подавленная, села у туалетного столика, распустила волосы и стала их расчесывать. Она пыталась понять, что же ее беспокоит. За последние три дня их с Джеймсом жизнь перевернулась. Синтия с удивлением понимала, что ее не волнуют внешние изменения, к которым приведет решение Джеймса. Ее тревожили перемены в собственном сердце. Что-то незнакомое подбиралось к ее привычному чувству безопасности, какое-то раздражающее предчувствие. И откуда-то вдруг появилось чувство вины…

— Привет, — раздался от двери голос Джеймса.

Синтия резко вскинула голову; вздохнула с облегчением, увидев мужа. При виде Джеймса ее сердце все еще начинало биться сильнее. Синтия встала, Джеймс обнял ее и поцеловал. Это не был обычный поцелуй-приветствие; он был исполнен желания. Она прижалась к мужу, наслаждаясь этим моментом. В течение последних нескольких лет он редко приходил домой в таком хорошем настроении. Через несколько долгих мгновений он отодвинулся от нее, нежно пригладил ей волосы.

— Я люблю тебя, — сказал он, выражение глаз теплое, безо всякого напряжения. Синтия не отдавала себе отчета, насколько мучительно было его бремя, пока оно не исчезло. Эти три слова все еще имели власть над ней; глаза наполнились слезами. Как же ей повезло, что она завоевала такого мужчину, как Джеймс Уайатт! Синтия протянула руку и коснулась его щеки: она любила его каждой клеточкой своего существа. Она не могла говорить.