AlmaZa - Мания приличия [СИ]

В горле образовался спазм. Для своей выгоды я не хочу его обманывать, а для выгоды близких? Терпеть это замужество ради богатства? Чтобы тётя Надя в избытке ела морепродукты? Господи, я же знаю отца, он никогда и никуда отсюда не уедет, а мать его не бросит, а их и Ваня. Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, всё как в той сказке. Какой-то замкнутый круг. Я и оставить их не могу, и остаться не могу, и с Сынри быть не могу. Папа зря предложил ждать знак, никакого знака не будет, надо рубить, пока есть силы! Я поднялась и встала напротив Сынри.

— Уезжай, пожалуйста, когда захочешь, хоть первым рейсом.

— Что? — не понял он.

— Уезжай, Сынри, пожалуйста, когда хочешь. Я останусь здесь.

— В смысле? — Он встал, сунув руки в карманы. — Ты что, правда хочешь, чтобы я нашёл инвесторов, и мы бы тут устраивались?

— Ты не понял, — сжала я кулаки. Не отступать, не передумывать! Не использовать его, он так много сделал для меня, а я — я обязана жить своей жизнью, каким-то чудом я вернулась туда, куда хотела, о чём молилась, откуда начала свой путь. Какое я имею право теперь всё переиначивать? — Я не буду с тобой, Сынри. Я… я остаюсь здесь, а ты… ты возвращаешься к себе… в Сеул, или Сингапур — куда предпочитаешь.

— Ты что, рехнулась? — нервно хмыкнул он, шаркнув ногой, но к каблуку прилип комок земли с соломинкой, и он брезгливо оттёр его о ножку лавочки. — Мы только что выяснили, что в вашем сраном Петухово нет жизни, какого чёрта ты тут ловить собралась?

— Я ничего не собираюсь ловить, я просто останусь с семьёй, и буду помогать ей.

— А я должен уехать?

— Было бы глупо оставаться, когда ничего не держит.

— А ты?

— И я не держу.

— Что это всё значит? «Спасибо за доставку, проваливай»? Так? — начал злиться он.

— Сынри, пожалуйста, не воспринимай всё так, я не хочу тебя обидеть, и… прости меня, я очень, очень тебе благодарна, правда, ты… Я всей родне сказала, что именно ты меня спас и, если так подумать, наверное, так и есть, но… Я не люблю тебя. И ты меня не любишь. Мы не должны жить вместе, потому что твои деньги облегчают мне жизнь, а тебе хочется со мной трахаться, — я поймала его осуждающий взгляд, — прости — спать, больше, чем с другими.

Он задёргал желваками, и, стоило отметить, именно этот его серьёзный и деловой вид был самым привлекательным и удачным в нём, даже сексуальным, я бы сказала. И глядя на то, как он прикидывает весь расклад, я ловила себя на внутреннем страхе отпустить его и остаться без него. Этому страху многое способствовало: привычка, привязанность, благодарность. И то, что он по-прежнему был мне роднее многих, он был из «того» мира, который был мне дорог, связь с которым не хотелось терять. В Петухово он был настоящим единственным цивилизованным человеком. По меркам Сингапура, естественно.

— Мы уедем отсюда вместе, — процедил он в итоге.

— Нет, Сынри. Я никуда не поеду.

— Тебя что, опять надо украсть? Тебе нравится, когда тебя перевозят без спроса?

— Да нет же! Ты не понимаешь…

— Действительно, не понимаю! Только ненормальная захочет тут остаться!

— А ты не знал, что я ненормальная?

— Ты моя жена!

— В России наш брак не считается!

Мы повысили голоса, и Сынри схватил меня за плечи, но сбоку показался силуэт, и когда мы повернулись к забору, то увидели Ваню. Он опирался на одну из его досок и Сынри, помня мои слова в самолёте, прошёлся взглядом по маршруту Ваня — забор — доска. Его руки тотчас упали с моих плеч.

— Ржачные вы, — весело хохотнул брат, наблюдая за нами.

— Чего это мы ржачные? — недовольно поинтересовалась я.

— Разговариваете смешно, как в нашем курятнике, то крякаете, то квохчете.

— Не мешай нам с мужем разговаривать.

— Чай идите пить, брачующиеся, — расплылся он, — мама велела найти вас и позвать.

Я перевела Сынри приказ тёщи и мы, на время отложив выяснения, вернулись за стол.

До позднего вечера суета не прекращалась, меня просили рассказывать о подробностях десятимесячного отсутствия, и я принималась сочинять больше, чем вспоминать. По лицу Сынри было видно, что ему всё сильнее хочется сорваться и исчезнуть в неведомых далях, но он не уходит из-за меня. Отец, объяснив, что не венчанным под его крышей в одной кровати не место, попросил мать постелить для Сынри на диване в зале. Расходились все к полуночи, уставшие, хотя мама и Настя умудрялись то и дело отлучаться в течение дня то к корове с козами, то к птицам, то Петрушку покормить, то свиней, и завтра им снова вставать засветло. Одна я никак не могла прийти в себя и оказаться сподручной. Нет, я автоматически собирала грязную посуду, протирала стол и возилась там и тут, но раньше это были уверенные движения хозяйки дома, а теперь — скованность временной гостьи.

В спальне мы с Настей долго болтали, тихо, чтобы не слышно было через стенку, что не спим. Им с Ваней надо было бы в университеты, но они решили дружно прогулять один день. Она заплела мне две косы, как раньше, а я отругала её, что она постриглась, и теперь не могу мудрить с её причёсками. Сестра забралась на мою кровать, чтоб удобнее шептаться, любопытничала о взрослой жизни и о загранице. Что я могла ей рассказать? О чистоте, жаре, разных блюдах, красивых местах, тёплом проливе, отсутствию очередей и восточных традициях. А взрослая жизнь…

— Даш, ну правда, а как оно…

Самой стыдно, но спрашивает. Вот же дурёха!

— Как оно — первый раз?

— Первый раз? — Я почти начала вспоминать продажу своей девственности, но потом насилу перескочила много недель и, крутя барабан, остановилась на первой брачной ночи. С Джиёном.

— Первый раз душа замирает, Насть, дрожит и ничего не понимает. Волнуешься жутко, а потом смотришь в его глаза — и умираешь…

— Умираешь? — восхищенно повторила она.

— Да, прямо в них проваливаешься, и не чувствуешь ни ног, ни рук, только сердце колотится: тук-тук-тук.

— Твоё или его?

— Чего?

— Ну, сердце.

— Наше, — прошептала я, уставившись в потолок, в темноту. — Одно оно, когда любишь, Насть.

— Одно?

— Спи давай! — шикнула я на неё, пихнувшись.

Хихикнув, сестра, вздохнув, подчинилась и закрыла глаза. Мы так и уснули — бок о бок.

Я слышала, как встали родители и, переждав немного, потихоньку выбралась сама, но Настю всё равно разбудила. Пока она просыпалась, я уже отыскала своё старое платье в шкафу, ситцевое, всё в нежно-голубеньких незабудках, накинула сверху кофту, прошла бесшумно мимо спящего Сынри. Обувшись на крыльце, я стянула с гвоздя платок, накинула на голову, подвязала под косами, и зашагала прямо — в церковь. Папа уже открыл её, внутри приветливо горели лампады. Перекрестилась, поклонилась и вошла. Никакой церковной лавки не было, я знала, где лежат свечи и, взяв одну, направилась к иконе Божьей Матери. Не знаю, почему именно к ней, к Христу и Николаю Чудотворцу не хотелось, не доверяла я мужчинам больше.