Александра Мурри - Вдохнови меня [СИ]

Студенты, в особенности студентки, млели от восторга и получили огромную дозу вдохновения и мотивации. А старый профессор Александр Александрович, в очках Вуди Аллена, только хитро улыбался и довольно поглядывал на Павла. Своего любимого, но такого безмозглого и проблемного, ученика.

Павел стал реже звонить и в последние вечера все раньше провожал Машу домой. Вернее, в гостиницу, она все еще не могла переехать в свою квартиру.

Маша снова терялась в догадках. Что изменилось? Связано ли это изменение с ней или «в другой области его жизни», не касающейся Маши, какие-то неполадки?

Очень задели слова Паши о «разделении». Он не хочет видеть Машу в той, другой области? В консерватории? Рядом с собой за кулисами до или после концерта? Не желает знакомить с коллегами, семьей? Девушка его не понимала. Снова и снова переживала мгновения, проведенные с ним, вспоминала все слова, крутила их в уме и так и этак, пытаясь понять. Благо словами Павел не разбрасывался.

Она боялась спрашивать и показаться навязчивой. Все чаще вспоминала свой сон про грим и истинное лицо. Рядом с Павлом чувствовала себя и в самом деле полностью обнаженной, не физически, а душой. Он мог делать с Машей все, что угодно. Все спросить, — она бы ответила, ничего не утаив. Все попросить, даже приказать, — она бы выполнила, не сомневаясь.

Но он молчал.

Вечером, после того как они простились, в очередной раз долго сидя в его машине и целуясь, Маша с кружкой горячего чая скукожилась в кресле в своем одноместном скромном номере. Нужно было начинать переводить новый заказ, но все мысли были о Павле. Она не могла сконцентрироваться ни на чем, более двух трех минут. Работа не захватывала и не приносила больше удовлетворения. Она буквально жила от встречи до встречи с Павлом, а в промежутках только существовала, угнетаемая попытками его понять.

Хотелось поговорить об этом, пожаловаться, спросить совета у бабушки. Но ее больше не было. Так же как и родителей или еще кого-либо из родственников. Даже близкой подруги не имелось. Даже кота.

Маша выросла с бабушкой, родители погибли в Балтийском море, когда потонуло огромное пассажирское судно. Она была тогда еще совсем маленькой, четыре года. А после того, как поступила на первый курс, умерла бабушка.

С ней вдвоем они жили хорошо, не бедствовали, и Маша получала достаточно любви от бабушки. Та не старалась заменить ей родителей, понимала, что такое в принципе невозможно, но она любила внучку всем сердцем. И для Маши она была любимая, все понимающая, с мягкими морщинистыми и натруженными руками, пахнущая корицей и ванильными булочками, бабушкой Верой. И хотя для этого и имелись все предпосылки, но она не избаловала внучку. Маша знала, что такое порядок и труд, что есть благодарность и доброта. Бабушка была очень мудрым человеком.

Но, наверно, сама она очень вымоталась. И тяжело перенесла гибель единственного сына и невестки, держась только благодаря ребенку, оставшемуся одной ей нужным. Было, несомненно, тяжело растить внучку в одиночку, и финансово и морально. Бабушка пыталась изо всех сил, чтобы Маша ни в чем не нуждалась.

Одним утром в конце августа, девушка, обеспокоенная, что обычно вскакивающая ни свет, ни заря бабуля все еще не встала, пошла ее будить. Так и не добудилась. Бабушка умерла во сне.

В то время, в восемнадцать лет, Мария резко повзрослела и привыкала полагаться только на себя. Не было больше вокруг близких ей людей и все было плохо. Трудно, одиноко. В квартире она оставаться не могла, одна в комнатах, пропитанных бабушкиным присутствием, впадала в черное глубокое отчаяние.

Переехала в общежитие в другом городе, в котором поступила в университет, а двухкомнатную квартиру стала сдавать. Были нужны деньги и, было нужно занятие, чтобы не было времени на черную тоску. Любимым делом и спасалась. Для страданий оставались ночи. Днем же Маша заполняла каждую минуту все равно чем, лишь бы не останавливаться, не вспоминать и не опускать руки. Бралась переводить любые тексты, за мизерную плату или вообще на бесплатной основе. Училась, много училась. Прежде всего, училась жить. Одна.

Особо близких друзей не появилось, но и просто хороших знакомых казалось совершенно достаточно. Было с кем сходить развеяться или посидеть в кафе, поболтать ни о чем. Маша считала, что довольно холодная и равнодушная особа, так как ни к кому, кроме бабушки, никогда не привязывалась и, может быть подсознательно, всегда отгораживалась от людей. Если существует дистанция, то потом, если эти люди вдруг исчезнут, не так больно. Что они есть, что их нет — без разницы. Ушли одни, пришли другие.

Так и шло все спокойно, размеренно, искусственно, бесчувственно, но безопасно… До Павла.

В день икс светило солнце. Яркое, слепящее, холодное зимнее солнце. Маша влетела в парк, она немного опоздала, шеф задержал на работе. Ей не терпелось увидеть Павла, ведь вчера они не виделись, он только позвонил и сообщил, что не сможет к ней приехать. А Маша ждала и готовилась. Она все-таки сходила в дорогой бутик и купила себе обалденное тонкое кружевное белье. Черное. С кокетливыми алыми бантиками на копчике и в ложбинке между грудями. Очень и очень соблазнительное, на ее взгляд, белье.

Когда-то же надо решаться переводить их с Павлом отношения на новый уровень.

Он стоял в темном драповом пальто на одной из аллей. Почему-то сутулился, хотя раньше за Павлом такого не замечалось. Маша была готова броситься ему на шею, растормошить и рассмешить. Хотела, чтобы и он радовался холодному обжигающему зимнему солнцу, их встрече. Но мужчина отступил на шаг и как будто даже руки вперед выставил, отстраняясь от нее. Лицо непроницаемо, челюсти сжаты.

Рассердился, что опоздала или случилось что?

— Паша? — Маша остановилась в шаге от него. — Что у тебя случилось?

— Нет, ничего. Просто, — голос низкий и хриплый.

В один миг он отказался от нее, сказав всего одну, но зато какую, фразу:

— Нам пора расставаться, надоело.

Пора… Надоело.

Неделя, семь дней… Оказывается, Маша считала.

Спите, не спим… Ничего не значишь… Разные…

В то утро, когда умерла бабушка, умерло ее детство. Сейчас Маше казалось, что умерла она сама.

Солнце и искрящийся снег обжигали глаза, поэтому они слезились. Ноги до того замерзли на морозе, что стали ватными. Некоторое время Маша стояла и смотрела в его лицо. Непроницаемое.

Павел отвернулся и посмотрел в сторону. Он больше не сутулился, стоял прямой как палка. Высокий, красивый, сильный. Отвернуться от него было трудно, будто делаешь последний в жизни вдох. Знаешь, что вот он, — последний. Больше ты дышать не сможешь.

Как кукла, которую кукловод подергивает за ниточки, она сделала шаг назад. И еще один. Спасибо, что есть эти ниточки, и есть кукловод, ими управляющий. Иначе она так и стояла бы там в парке. Или свалилась в сугроб. Павлу под ноги.