Айя Субботина - Осень и Ветер

— Ты сама хотела, чтобы я больше никогда…

Я перебиваю его на полуслове. Да, я хотела. Хотела, чтобы этот человек больше никогда не появлялся в нашей жизни, и, хоть этого поступка никто не одобрил, сразу, как только Маришка начала задавать вопросы о папе, рассказала ей, что папа нас бросил ради другой тети. Пусть моя дочь растет и понимает, что мужчины иногда бывают вот такими мудаками.

— Что тебе от нас нужно? Твоя крашеная любовница в курсе, где ты находишь в такое время?

— Мы расстались.

Почему я не удивлена? С трудом, но все же сдерживаю горький смех. Все так банально, что даже зубы сводит: Андрея пнули под зад, и он вдруг вспомнил, что где-то там, позади, осталась тихая гавань. Очень глупое заблуждение, потому что ту гавань давно смыло штормом нашего развода.

— Ева, прошу тебя… Хорошо, хотя бы просто встреться со мной. У меня подарок для Марины.

Мне очень хочется послать его подальше вместе с подарком. Что такое он может купить моей дочери, у которой и так есть все, кроме, разве что, личного пони. Но я понимаю, что дальнейшие попытки будут лишь бессмысленным сотрясанием воздуха, и как бы там ни было, но я выставлю себя упрямой ослицей.

Кроме того…

Какой женщине не хочется, чтобы бывший увидел ее спустя годы и понял, кого он потерял? Минута триумфа — так, кажется, это называется.

— Завтра, в два часа дня, в «Мандарине». У меня будет «окно».

— «Мандарин»? Это где?

— Захочешь — узнаешь.

Я кладу трубку и поворачиваюсь к Любе. Она смотрит на меня с тревогой, так что приходится выкроить спокойную улыбку.

— Это просто визит из прошлого, Люба, — говорю я вдогонку улыбке.

Но мы обе знаем, что жизнь куда сложнее.

— Наиль, ты не виноват.

Выставляю руку вперед, мысленно ставя между собой и вторым хирургом — Татьяной Ждановой — воображаемую каменную стену.

Каждый раз одно и то же. И после каждого раза я почти уверен, что это — конец, что болеть уже не будет. Когда же наступит пресловутое «профессиональное выгорание»? Когда я перестану видеть на операционном столе… А, блядь!

Срываю окровавленные перчатки, бросаю их в бокс.

— Я поговорю с родителями, — предлагает Татьяна.

— Не нужно, я сам.

Девочку привезли с ножевым ранением брюшной полости: сожитель ее матери обкурился какой-то дряни, и голоса в голове приказали ему вынуть из ребенка Сатану.

Ее мать сидит в коридоре: всклокоченная, не первой свежести женщина. Срывается на ноги сразу же, как видит меня. Первое, что мне хочется сделать: уебать ей как следует, до кровавых соплей, чтобы кровь из ушей потекла. Как, как блядь, можно было оставить пятилетнего ребенка с наркоманом?! Не удивлюсь, если она и сама «мажется».

С каменным лицом сообщаю ей, что девочку спасти не удалось. Она что-то невнятно мычит и даже не пытается плакать. Просто пятиться, чтобы наткнуться коленями на скамейку и усесться на нее.

Вот и славно. Лучше так, чем истерики.

Курить. Хочу курить, хоть две недели держался, пытаясь завязать.

Ну и похеру.

В кофе-автомате беру «американо» и выхожу на крыльцо. Прохладный пряный воздух сентября навевает тоску. Бросаю взгляд на время на экране телефона: половина второго ночи. На экране висят ярлычки входящих сообщений «WhatsApp»’а. Ни с кем не хочется говорить. Ни с кем, кого я знаю. «Зацени, какая цыпочка?», пишет мне мой старый приятель Ян, и присылает не очень четкую фотографию девушки со спины. Почему-то на несколько минут прилипаю взглядом к ее длинным, почти до талии волосам, завитым тугими змейками локонов.

Мысль о прошлом, в котором и у меня была женщина с такими же длинными волосами, застает врасплох. Я почти чувствую их мягкость в кулаке, но быстро выбрасываю воспоминание из головы. Нет уж, по шлюхам тосковать — себя не уважать.

Я выхожу из-под козырька крыльца, сажусь на скамейку, прямо под мелкий дождь.

И зачем-то нахожу в телефоне номер, который подписал: «Незнакомка». Нафига, спрашивается, сохранил? И самое интересное, нафига сейчас звоню? Чтобы услышать, что нормальные люди в такое время уже спят? Интересно, она матом меня пошлет или ограничится «придурком»?

Странно, но она отвечает после третьего гудка: не очень похоже на человека, который смотрит сладкие сны.

— Привет, добрый детский доктор, — говорит она.

Жмурюсь, как губка, впитывая мягкий голос. Он не то, чтобы сексуальный: скорее теплый, нежный, аккуратный, как будто она боится порезать язык о лишние слова.

— Привет, девушка с приятным голосом, — отвечаю я, чиркая зажигалкой и делая первую, глубокую затяжку. — Не разбудил?

— Я не спала, — отвечает она.

— Почему?

Пытаюсь представить, как она может выглядеть. Определенно, молодая. Почему-то фантазия рисует этакую малышку мне по плечо, с минимум косметики и гордым вздернутым носом.

— Я только полчаса, как приехала домой.

— Хорошая ночка была?

— Что? — не понимает она, но быстро соображает и говорит: — У меня рабочий день совершенно ненормированный. Чаще начинается во второй половине дня и до полуночи.

— Ты стриптизерша? — озвучиваю самую приличную из пришедших на ум догадок.

Она негромко смеется. Надо же, женщина, которая не обижается на мою прямолинейность. Я почти заинтересован.

— Нет, добрый детский доктор, я просто владею ночным клубом.

Ничего себе.

— Не называй меня добрым детским доктором. — Умалчиваю о том, что меня передергивает от самого словосочетания. Добрым детского врача может назвать только человек, который ни черта не знает о детских врачах.

— Как же тебя называть?

Сквозняк заставляет меня поежиться, и слово само срывается с языка.

— Допустим, Ветер.

— Хорошо, Ветер.

— Твоя очередь. — Даже интересно, что она придумает. Но чтобы уберечь этот разговор от всякой реальной херни, я на всякий случай предупреждаю: — Только давай без имен, малышка.

Она выдерживает паузу в пару секунд, и, подхватывая мое настроение, отвечает:

— Можешь называть меня Осень, Ветер.

— Ну здравствуй, Осень.

Я делаю паузу, чтобы отпить кофе, морщусь, потому что он уже почти остыл, а холодный кофе — та еще дрянь. Во всяком случае, для меня. Но настроение такое, что я готов глотать его литрами, даже со льдом, лишь бы немного прояснилось в голове. Образ девочки на операционном столе до сих пор стоит перед глазами, и я знаю, что она будет преследовать меня еще несколько дней, прежде чем начнет угасать.

— Тяжелый день? — вкрадчиво спрашивает Осень.

То ли я вздохнул и выдал себя, то ли пауза затянулась, но она словно знает, что именно сейчас этот вопрос был необходим мне, как воздух.

— Потерял девочку, — говорю коротко, втягивая в легкие табачную отраву. Все, решено, последняя сигарета.