Татьяна Иванова - Бэль, или Сказка в Париже

Они поженились и до рождения Машеньки в общем-то никогда не конфликтовали. Родители Яны вскоре купили себе новую двухкомнатную квартиру в Сокольниках, а старую, трехкомнатную на Чистых Прудах, в сто десять квадратных метров, оставили Яне и зятю. Свою однокомнатную в Кузьминках Володя стал сдавать, компенсируя таким образом нередкие денежные прорехи, случающиеся в его богемном бытовании. Когда родилась Маша, Яна вынуждена была отказаться от разгульного времяпрепровождения, которое они вели на пару с Володей, свободным от обязательных служебных временных рамок в силу его профессии. Сидеть с Машенькой кроме нее было некому. У Володи родители умерли, а у Яны мама была актрисой, которая почти ежедневно играла в Ленкоме да постоянно снималась в кино. Папа был первоклассным оператором, шел всегда «нарасхват». И этим все сказано! Володя сидеть дома с дочкой и женой не собирался, тем самым огорчая Яну до крайности. Он то допоздна торчал в своей мастерской, то по привычке отправлялся на какую-нибудь очередную тусовку. На этой почве у них начали вспыхивать скандалы, заканчивающиеся всякий раз очередным уходом Володи «по своим делам» и горькими слезами Яны. Она была еще очень молода, и ей самой хотелось на эти тусовки и вечеринки ничуть не меньше его! Яна конечно же очень любила Машеньку и все же злилась на Володю за то, что он, будучи опытным мужчиной, позволил ей так рано забеременеть. Но, зная наверняка, что Володя любит ее, прощала ему обиды.

Так они и жили вплоть до того дня, когда Володю убили. Что могла думать по этому поводу Яна, если в последние полтора года она нигде не бывала с Володей, не знала ничего о его делах? Вот если бы она, как прежде, постоянно находилась рядом с ним, тогда, может, и сумела бы заметить что-нибудь подозрительное, предостеречь или удержать от каких-то опасных шагов, как знать! А теперь… Теперь она ничего не может сказать даже себе, не только следователю!

А следователь интересовался Володиными друзьями, родственниками, увлечениями, особенно же работой. Володя в последнее время подрабатывал на выставке в Доме художника, там только что пропала очень редкая картина, принадлежащая богатой француженке Элизабет Ла-Пюрель, коллекция которой выставлялась в Москве. Володя сам рассказал об этом Яне. Он еще предупредил ее, что к нему вполне может нагрянуть милиция, так как все работники Дома художника теперь под подозрением — картина-то исчезла самым таинственным образом. Утром, как обычно, служащие выставки пришли на работу и, войдя в зал, обнаружили пропажу. В позолоченной раме великолепной картины под названием «Бэль», словно в насмешку, красовалось заляпанное разводами и брызгами масляной краски холщовое полотно, прилепленное широким скотчем в нескольких местах.

«А вдруг исчезновение этой картины каким-то образом связано со смертью Володи? — снова подумала Яна, ибо эта мысль уже не раз приходила ей в голову после разговора со следователем. — Нет! — тут же попыталась она запретить себе думать об этом. Володя не мог быть к этому причастен! Ведь он, как никто другой, относился к произведениям искусства с необычайным благоговением и трепетом!» Яна вообще не помнила ни одного случая, когда была бы причина сомневаться в его порядочности. И тут неожиданно пришла совсем другая мысль. А вдруг он оказался случайным свидетелем этой кражи и потом выдал себя похитителям? Ведь он вполне мог пригрозить разоблачением и потребовать возврата картины! Такое как раз в его духе! За это его и могли убить!

— Господи! — Яна шумно вздохнула, по ее щекам покатились слезы отчаяния.

Ну почему? Почему ей суждено в двадцать два года стать вдовой и, едва закончив институт, остаться с малолетним ребенком на руках? Почему Володю с его жизненным опытом угораздило так опрометчиво вляпаться в какую-то темную историю?! Почему, ввязываясь во что-то опасное, он не подумал о ней и о Машке?

«Стоп! — сказала себе Яна, устыдившись своей накрученной охватившим ее отчаянием вспышки. — Может, все было совсем иначе? Может, Володя никуда и не вляпался! Почему я вдруг так плохо подумала о нем? У меня что, есть какие-то доказательства на этот счет?»

И Яна тут же ответила сама себе так, словно за нее высказал эту мысль кто-то другой: «Ты так плохо подумала о нем потому, что совсем его не любила!»

Глупости! Что значит не любила? Конечно, любила! Разве ей не было с ним интересно? Разве она не гордилась им? А каков он был в постели! Он открыл ей целый мир новых ощущений, сделал ее настоящей женщиной, эдакой кошкой, пантерой, ласковой и податливой, но такой страстной! А как ей бывало плохо без него вечерами! Как она тосковала по нему и, уложив Машку, прислушивалась к каждому шороху за дверью — а не Володя ли там! Когда долгожданные шаги раздавались наконец за порогом, радовалась, как ребенок, и обида за свое вынужденное одиночество отступала сама собой. Яна охотно кормила его ужином, после которого всякий раз любила прильнуть к его слегка небритой щеке и потереться об нее, как котенок, выпрашивающий ласки, и, получив ее, уснуть рядом с ним, уткнувшись в плечо с ощущением надежности и незыблемости мира.

Тяжелый вздох, последовавший вслед за этими мыслями-воспоминаниями, выплеснулся из ее груди, Яна свернулась калачиком в надежде, что, может, хоть так ей удастся уснуть. И тут в ее невеселые раздумья вклинился Егор. А вернее, перед ее мысленным взором предстало его смущенное лицо, которое она увидела в тот момент, когда вошла на кухню Егора Алексеевича и застала его внука сидящим за столом в полосатом халате. «Как он изменился! — подумала Яна. — И вовсе не в худшую сторону!» Темные густые волосы обрамляли мужественное повзрослевшее лицо. Прямой, с едва заметной горбинкой нос, большие карие глаза, высокий, как у Егора Алексеевича, лоб. Он был высок, гармонично сложен, атлетически натренирован. Да, таким сможет гордиться любая девушка! Яна невольно поймала себя на мысли, что завидует американской невесте Егора, о которой как-то между прочим сообщил ей Егор Алексеевич перед самым приездом внука. Старик тогда еще предположил, что Егор, может, заявится в Москву со своей иностранной невестой. Яна попыталась представить себе далекую незнакомку, однако у нее ничего не получилось, она понятия не имела, какие девушки могут нравиться Егору. «Наверное, очень красивая!» — решила она с легким уколом ревности, которого вовсе не ожидала, а почувствовав, тут же спросила себя: «С какой это стати?»

А наверное, с той, что тогда, давно, еще до эмиграции Уваровых в Америку, когда Яне было всего девять лет, Егор казался ей самым красивым мальчиком на земле, и она была безумно, по-детски в него влюблена. Ей вспомнился момент, когда она поняла это. Родителям Яны нужно было срочно уехать на премьеру какого-то спектакля. Мама обычно всегда брала Яну с собой, но девочку свалила ангина, и Елена Васильевна по-соседски попросила Егора Алексеевича приглядеть за ней. Тот же, не долго думая, после ухода родителей забрал Яну к себе и уложил на диван. Приехал Егор. Яна и раньше встречала внука Егора Алексеевича, чаще всего во дворе, где он гулял с ребятами, когда приезжал в гости к деду. Он тогда казался ей совсем взрослым, и конечно же не обращал на нее никакого внимания. Если другие его сверстники иногда и подходили к играющим в «резиночку» девочкам, чтобы отпустить в их адрес какую-нибудь грубую шутку, Егор этого не делал никогда. А однажды Яна поднималась вместе с Егором в лифте. Она, прижимая к себе ракетки бадминтона, уже вошла в лифт и хотела нажать на кнопку, когда услышала его голос: