Алена Воронина - Радужный город

Мое весьма поверхностное представление о ней сложилось исключительно по рассказам мужа, его друзей и собственных умозаключений, за то короткое время, которое мы, так сказать, были знакомы.

Мать Димы была истинной женой, женщиной «замужем». Она никогда не принимала решений самостоятельно, по-моему, даже не имела права голоса на семейном совете. Все и всегда за нее решали сначала муж, а когда его не стало — сын. Она точно знала, где находится продуктовый магазин и поликлиника, все остальное, будь то плата за квартиру, оформление пенсии и прочие радости социума были под контролем мужчин.

Муж определял, что они купят, что они будут есть, куда они поедут. Бесправие какое-то! Для меня такое поведение было дикостью. Я привыкла работать, добиваться чего-то сама, принимать решения. Отчасти поэтому нашей с Димой семье не суждено было долго продержаться. В воспитании ребенка, в совместном проживании, при принятии решений я могла пойти на компромисс, просила совета, соглашалась, если знала, что это важно для мужа, хотя попа чувствовала, что это не всегда правильно. Но семья не виделась мне рабством и неуважением. И попытки Димы раздавать приказы (вынесенные из их семейного «домостроя»), его заявления, что все есть плод труда (притом, что до рождения ребенка, да и сейчас, думаю, моя зарплата значительно превосходила заработок мужа, и жили мы в квартире, купленной моими родителями) все вышеперечисленное вызывало сначала просто негодование, потом споры, потом ссоры. А потом… развод. Конечно, не только это стало поводом, но все же…

Пока эти не особо милые сердцу воспоминания проносились перед внутренним моим взором, женщина справилась с голосом и дыханием и заговорила.

— Сонечка, помоги, прошу тебя, милая! Дим-ма… Димочки… Он… — она опять заплакала навзрыд, со стоном вдыхая воздух. — Дима… разбился…

Мое сердце в тот момент ухнулось вниз, кажется, ударившись об пол, и замерло. Я пыталась его запустить, пыталась придумать сотни отговорок, оправданий, вариантов вплоть до того, что это сон, и я сейчас проснусь. Но слова были сказаны. Глаза наткнулись на белый лист бумаги, который малышки оставили на кухонном столе, не успев прикоснуться к нему цветными карандашами. Их мир бы получился ярче моего. Ярче грязного снега с черными прогалинами, тусклого серого льда, толпы темных призраков тех, кто придет на кладбище, полное серых надгробий. И над головой будет серое небо с черными точками воронья. Я уже видела такое. Раз, правда, когда умерла бабушка. Но и этого хватило.

Лавина памяти затопила так, что захотелось сжать руками сердце, которое вдруг забилось с неистовой силой.

Огромный, переливающийся огнями Невский проспект, прохладная августовская ночь, колышущиеся от легкого ветерка петуньи в кадках, ярко одетые туристы с мороженным и фотоаппаратами, громада колоннады Казанского Собора, приглашения прокатиться на речных трамвайчиках, плеск воды Фонтанки, четыре хрупких всадника и четыре диких коня, запруженная машинами Площадь Восстания, буквы, мелькающие в российский сериалах на гостинице Октябрьская «Город-герой Ленинград», старинные особняки и новостройки с мраморной облицовкой, Александро-Невская Лавра с гордым всадником на площади и, кажется, раздвинув само пространство — огромная Нева.

Теплый воздух от проносящихся машин, ветер на верхней точке моста Александра Невского, (его вот-вот разведут!) вырывает из рук кофточку. Горячая рука Димы. И мы уже бежим, чтобы успеть на ту сторону реки к началу Заневского проспекта, к надвинувшемся на реку силуэту Гидромета.

Километры по набережным, плавно перетекающим друг в друга, любопытство, где же граница, пунктир, который отделяет ту же Свердловскую от Арсенальной?!

Сотни метров, тысячи шагов. Если бы были крылья, я скользила бы над поверхностью Невы, в которой отражается самый красивый город в мире и целая звездная вечность — космос.

Захватывающий, опьяняющий поцелуй на первом свидании на Стрелке Васильевского острова. Мы не выбивались из толпы, там было много таких же под «наркотой» лета, тепла, ночи, залитого огнями Зимнего Дворца и близости счастья. Мы держали его в руках, это счастье. Может, поэтому Северный город так силен. Ведь тысячи людей отдают ему самые искренние, самые сокровенные чувства.

— Помоги, пожалуйста, Сонечка! Она же меня выгонит из квартиры. Она меня убьет!

Я замотала головой, скидывая наваждение.

— Валентина Алексеевна, что случилось-то? — нетерпеливо бросила я.

— Ой… Я… Я не могу…

— Так, отдай трубку! — оборвал стенания строгий голос женщины, послышалась возня, и разговор со мной продолжила, видимо, хорошая знакомая Диминой матери. — Вас Соня зовут? Вы — мать Настеньки, дочки Димы?

— Да, — я, если честно, была так ошарашена, что, наверное, все пин-коды от всех карточек бы сдала, если бы спросили.

— Я — соседка Вали, Маргарита Николаевна меня зовут. Тут такое дело, Сонечка. Сын ее в аварию попал неделю назад. Он шоферил, как я поняла, возил грузы в область, ну вот и занесло. А невестка тут такое устроила! У Вали приступ за приступом, только и успеваем, что скорую вызывать. Она сейчас и Валю на тот свет отправит. Ты бы приехала, а?!

— Но я… — дар речи ко мне еще не вернулся.

— Да, понимаю я, что этот охламон тебя с ребенком оставил. Дурил много! А ты не брыкайся, Валя. Как есть говорю. Только он, Соня, дурак был, но что-то почувствовал, Господь ведь не зря у себя на небе сидит. Димка ведь месяц назад завещание на квартиру на тебя сделал и на дочку. Невестка о том прознала, весь дом перевернула, все документы, фотокарточки, все порвала, криком кричала, что все ее тут, что место Вале в дурке нашла. Ты же девочка умная, Валя говорила, юристка. Сама знаешь, квартира какая…

О да, я это знаю! Эта квартира — та еще головная боль. Да, это центр города, прекрасный вид на Невский проспект, да, это почти восемьдесят квадратных метров. Да! Только в этот кошмар (запомнившийся мне при последнем визите туда почти шесть лет назад) надо вложить еще столько же, сколько пророчат агенты за его продажу. А, соответственно, найти сумасшедшего, который на это готов. Уйма денег, чтобы довести квартиру до ума — то бишь, сделать капитальный ремонт с перекладыванием стен, разбором пола, и, желательно еще и полдома прихватить, потому как деревянные перекрытия, видневшиеся в черных провалах потолка, где местами отвалилась не то чтобы штукатурка, а скорее часть этого самого потолка, меня лично пугали. И все это еще и согласовать со всем возможными учреждениями, ввиду того, что дом то не простой, а носит громкое название «памятник архитектуры».

Огромные старые деревянные окна, подгнившие со стороны улицы, на которые мать Димы слой за слоем из года в год наносила краску, купленную еще его отцом. Почти уже разобранный паркетный пол, дощечки от которого хозяйка прятала в чулан. Гудящие ржавые трубы в санузлах. Валентина Алексеевна в силу своей женской природы старалась поддерживать чистоту, но без мужской руки там было не обойтись, а иных особей мужского пола, кроме мужа или сына, она не признавала. Только первого уже не было лет десять как, а второй лампочку вкручивал с горем пополам.