Наталия Терентьева - Мой человек (сборник)

– Ты дурак, что ли? – удивилась я. – В смысле «не будет»? В смысле – развожусь?

Представить, что когда-то мы можем развестись, мы, давно существующие как одно целое – вполне гармоничное и довольное собой целое, я не могла.

– Развожусь, значит, развожусь. Практически уже развелся. Я купил себе другую квартиру, эту оставляю вам с Маришей. Если бы ты так нагло меня о самом сокровенном не спросила, я бы еще подумал, а так – всё, привет, надоело! Собери мне чемодан… Или нет, я сам соберу.

Мариша, которая слышала конец нашего разговора, спустилась со второго этажа нашей удобной, современной, но немного странной квартиры, в которой было три большие комнаты и при этом два этажа. Марише тогда было девять лет. Пять лет до ее рождения мы жили без детей, любя друг друга и мечтая о том, как у нас будет трое детей. Но родилась только Мариша, и как-то на этом всё остановилось.

Мариша съехала по перилам и подошла к своему отцу.

– Тебе надоело со мной жить? – спросила она.

– С тобой – нет. С твоей мамочкой немного надоело, – напряженно улыбаясь, ответил ее отец. – Вот тебе надоедают старые игрушки, правда? Ты что с ними делаешь?

– Иногда ноги отрываю, иногда голову… – неуверенно ответила маленькая Мариша.

– А что мы маме оторвем – ноги или голову?

Мариша, с детства обладающая хорошим чувством юмора, даже не улыбнулась в ответ, подошла ко мне и прислонилась головой к моему бедру.

– Ничего не надо маме отрывать, – трагически прошептала Мариша. – Я все поняла. Это как у Таньки было. Ты меня бросаешь. Я – твоя старая игрушка. Таньку тоже папа бросил. Потому что у него заиграл гормон.

Маришин папа метнул на меня острый взгляд.

– Научила ребенка?

– Чему? Ты что, издеваешься? Я первый раз слышу о твоих планах.

– Ты о моих планах раньше меня всегда всё знаешь, не надо!..

Я видела, что он хочет поссориться, и помогать ему не стала. За последнее время такое случалось несколько раз. Сначала я не понимала, что он ссорится, чтобы уйти из дома в выходные, но вот теперь, кажется, разобралась, что к чему. Поздновато только разобралась.

– Ты, Маришенька, – продолжил он, не подходя, однако, к Марише, – моя любимая девочка, и я тебя не бросаю. Я бросаю только твою маму, потому что она… – Илья задумался.

– Постарела, – подсказала я.

– Нет! Нет! Не выдумывай! Потому что ты… – Он наморщил лоб. – Не видишь во мне человека! Да. Унижаешь меня…

– Чем? – все-таки поддалась я.

– Всем! – обрадованно ответил тот, кого я привыкла считать своим человеком. – Всем, всем! Я одинок. Да, одинок. Меня здесь никто не понимает. И еще… – Илюша с сомнением посмотрел на меня и все-таки продолжил: – Ты корыстна. Да-да! Живешь со мной ради денег!

– Ну, ты свинья, Комолов, – не выдержала я.

– Вот! И ругаешься, как грузчик. У тебя ужасный характер. Маришка, я тебя люблю, – повернулся он к дочери, которая собралась плакать. Тогда еще Мариша умела плакать и даже по-детски иногда этим пользовалась. – Не плачь. Я буду брать тебя к себе на выходные. У меня отличная новая квартира. Точнее, дом. Я купил дом! – победно объявил мне Илья. – Ты же хотела жить в доме с двумя собаками? И иметь сад? Вот, я буду так жить. Порадуйся за меня, добрая христианка!

– Да иди ты к черту! – возмутилась я.

– Вот, Мариша, видишь, почему я не смог жить с твоей матерью. Запоминай. Я очень рад, что этот разговор происходит совершенно случайно при тебе. Если у женщины плохой характер, ее бросают.

Я понимала, что он меня провоцирует, понимала, что надо сдержаться, не устраивать сцены, чтобы эта сцена не врезалась в память Марише… И сдержалась. Взяла себя в руки, улыбнулась, покрепче прислонилась к дверному косяку, чтобы родная стенка меня поддержала, когда никто и ничто другое не может поддержать.

Илья вопросительно взглянул на меня. Убедился, что я отвечать ему не буду, подошел к Марише, обнял ее.

– Я тебя очень люблю и не бросаю. Повтори.

Мариша молча освободилась от его рук.

– Ага, понятно. Ну ладно. Передумаешь, звони, дочка.

– Ей девять лет, – напомнила я. – Третьеклассница. Обороты сбавь!

Маришин папа улыбнулся.

– Стерва. Грубая, неприятная. Нос у тебя толстый, уши пахнут супом. Ноги кривые. А в глазах – доллары, евро, доллары, евро. Мои – евро и доллары! Так, Мариша. Взгляни на меня, дочка. Я тебя люблю. И телефон у меня остался прежний. Если твоя дура-мамаша настраивать тебя не будет, то своего родного папу ты будешь видеть часто. Почти так же, как сейчас.

– Ты женишься? – спросила я.

– Не дождешься! – улыбнулся Илюша. – Не так все просто.

– Замуж выходишь?

– Стерва. Я же говорю – как с тобой жить? Не трогай меня сейчас. Не устраивай разборки. Человек имеет право начать жить с начала. Выхожу на свободу. Чтобы никто мне не говорил, чего я хочу. Сво-бо-да! Так, я сейчас много вещей брать не буду… Я, может, вообще вещи брать не буду. Новое куплю.

Через два месяца, убедившись, что намерения его серьезны (он зачем-то быстро развелся, я решила – чтобы оформлять новую собственность уже в свободном состоянии), я вынесла мешок с его вещами на соседний бульвар. Вещи сначала никто не хотел брать, боялись, наверное, что в мешке взрывчатка. Через два дня мешки все же исчезли, а потом я увидела в Илюшиных пиджаках и куртках местных полубомжей, живущих в старом, но крепком кирпичном доме, построенном когда-то как рабочее общежитие, а в смутные годы заселенное непонятно как и кем. Я пожалела, что просто не выбросила вещи. Но уже было поздно. Не подходить же было к пьяницам со словами: «А ну снимай, а то у меня настроение портится, не могу видеть на тебе пиджак моего бывшего мужа…» Семь лет прошло, а один все так и носит Илюшин твидовый пиджак, весь рваный, клетка стерлась, он новому хозяину велик, болтается, как полупальто. Встречая его, я хмыкаю – вот, идет символ моей личной жизни. Было красиво, дорого и свое, а стало ужасное, старое и чужое. Нет, конечно, Илюша так сильно, как его пиджак в рыжую клеточку, пока не постарел, но обрюзг прилично.

После ухода от нас его дела так быстро пошли в гору, что я даже думала – нет ли тут какого подвоха, вдруг он ушел, потому что связался с какими-то криминальными личностями и не хочет, чтобы мы с Маришей как-то пострадали, в случае чего. Еще года три я не могла поверить, что Илюша ушел навсегда и что он больше не мой человек и, вероятнее всего, моим человеком никогда не был.

Ни в тот день, когда много лет назад подошел ко мне в парке и спросил, как пройти в планетарий. От неожиданного вопроса я засмеялась, а он медленно покрутил головой и сказал: «Я убит. Навсегда». Ни потом, когда мы полтора года жили на гречке и кефире, потому что Илюша заводил свой бизнес. У него ничего не получилось, голодали мы зря, он пошел работать счетоводом, как он сам выражался, к одному ловкому и очень смахивающему на обыкновенного бандита дельцу, открывшему магазин, в котором игровых автоматов было больше, чем полок с товарами. Илюша чужие деньги считал хорошо, видел риски, получал прибыли, высчитывал опасных врагов, опасные комбинации и опасные дни, у бандита дело пошло в гору, он открыл игровой клуб, второй, третий, потом его убили. Те, кто убил, взяли себе счетоводом моего Илюшу.