Наталия Терентьева - Мой человек (сборник)

Дети не то чтобы ждали его – они перенесли его уход на удивление легко, – но иногда рассуждали, что именно они будут делать, когда Федор вернется. Лёша планировал подговорить папу купить наконец собаку – ведь они вместе почти меня уговорили, тогда, когда все еще было хорошо. Маша сомневалась, сможет ли она сидеть на папином стуле на кухне, на который она вдруг перебралась, когда тот освободился. Вдвоем они спрашивали меня, доедем ли мы на машине до Тбилиси, где есть потрясающий фуникулер… Папа за рулем, а мы, как обычно, хохоча, теребя его, мешая ему смотреть на дорогу, цыкая друг на друга – дружно, любя, подшучивая… все вместе… все такие похожие…

Я ни себя, ни детей напрасно не разубеждала. Я Федю хорошо знала и была уверена, что он без нас жить не сможет. Подышит там другим воздухом, да и придет. Поймет, что дышать полной грудью можно только здесь, с нами, любящими его больше всего на свете.

А потом случайно я узнала, что у моих детей скоро появится сводный братик или сестричка. Значит, Федор пустил корни в другом месте, и надо, с некоторым запозданием, отпустить его по-настоящему, насовсем. Другой воздух подошел ему больше. Так ведь бывает. Думаешь, что живешь дома, дышишь, радуешься. А приезжаешь куда-то, вдыхаешь полной грудью и понимаешь – нет, дом мой здесь, потерянный. Остаюсь.

Мы не смогли вернуть Федю. Я не смогла, и дети не смогли. Они отвыкли от Феди быстрее, я – мучительно и долго, но тоже как-то привыкла жить одна. Заросло. Остался некрасивый шрам, и иногда он болит – к дождю или, как сегодня, когда Федя, чужой и ненастоящий, крутился, и врал, и смотрел мимо.

Это я всё к тому, что тридцать шесть лет цыганка на Кузнецком Мосту назад наколдовала мне, ничего не подозревающей, ни в чем еще не виноватой и ждущей в маминых водах своей очереди увидеть этот замечательный мир, что-то такое, что я расхлебываю по сей день. Прямо как в детской сказке про Спящую красавицу.

Иногда рано утром, наплакавшись во сне, я просыпаюсь, вспоминаю свои сны, все повторяющиеся и начинающиеся сначала, где я уже который год никак не могу вырваться на волю из странного, опутанного электрическими проводами огромного помещения с прозрачной и очень грязной крышей – все рвусь наверх, рвусь, лезу, карабкаюсь, боюсь, что ударит током, а оказываюсь все у той же крыши, с толстым грязными стеклом, с окнами, которые открыть нельзя, можно только выбить, а у меня не хватает сил, все силы ушли на слезы.

И пока мои дети спят, я думаю: а может, я и сейчас не проснулась? И это все тоже сон? Я, как мертвая Царевна, она же Спящая красавица, тоже просто сплю? И в этом долгом мучительном сне вижу всех придурков моей жизни, влюбляюсь в них, какое-то время думаю, что люблю, плачу, жду, прощаю их до бесконечности… А потом в один день прозреваю, смеюсь и ухожу, чтобы никогда больше не вспомнить? Но сон мой продолжается…

И быть может, одним солнечным весенним утром придет мой принц, настоящий принц, и поцелует меня. Я наконец проснусь и скажу ему:

– Как же долго я ждала тебя! Как же долго я спала…

А он мне ответит:

– Это я тебя искал так долго, полжизни, пока ты влюблялась и влюблялась в совершенно невероятных персонажей… Но это ведь все позади, правда?

– Правда, – отвечу я, наперекор своей насмешливой судьбе, разочарованиям и одиночеству. Правда! Ведь не может быть, что это – всё? И Федя поставил точку в череде моих ошибок? И всё, что было, это всё, что мне отпущено по части любви?

Иногда, в минуты отчаяния, я думаю: жалко, что у той цыганки, которая хотела сглазить мою маму, не хватило колдовской силы, чтобы вместо меня, здоровой и жизнерадостной, действительно родился мальчик. Вот ему бы мою судьбу – с колдобинами и придурковатыми избранниками. Но мальчик бы точно не дожил до моего возраста. И – главное – не появились бы на свет мои прекрасные дети, именно эти. Вот и думай – что было зря, а что совершенно правильно и закономерно в жизни.

– Мам, – оторвал меня от размышлений Лёша. – Я тебя уже сто раз спрашиваю: кто этот человек?

– Где? – Я посмотрела на арену, куда показывал Лёша, и никого не увидела.

– Да вот же он стоит! Ты что, мам! – маленькая Маша тоже протянула ручку, настойчиво мне на кого-то указывая.

Я оглядела пустую арену, по которой катились большие серебристые шары, видимо, оставшиеся от предыдущего номера.

Дети смотрели на меня, а я переводила взгляд с них на арену.

– Вы что, смеетесь надо мной?

Маша переводила взгляд с пустой арены на меня и громко шептала: «Вот он! Вот он!» Лёша нахмурил брови и стал очень похож на мою маму, когда она собирается сказать: «Людмила, мне кажется, твое умственное развитие закончилось в девятом классе!»

И тут я увидела. Тот, на кого они показывали, был на арене… И в то же время его не было.

– Видишь, да, мам? Видишь? – Маша первой поняла, что я его увидела, и даже захлопала в ладоши.

Я на мгновение перестала его видеть и тут же опять разглядела светлый, чуть мерцающий силуэт.

– Мам, только не отворачивайся! Если уже увидела… Ты же всё прослушала… Это фокус такой. Кто увидит его, тот… – Лёша не договорил, потому что человек на арене поднял вверх обе руки, и через мгновение в них засверкали блестящие ленты. – Это фокусник, мам, понимаешь! Самый лучший в мире фокусник… Здорово, правда?

– Здорово, – проговорила я, пытаясь понять, что же он делает, чтобы так получалось.

Свет изменился, и теперь было хорошо видно, что на арене стоит темноволосый человек в светящейся облегающей шапочке и абсолютно черной одежде, которую не видно при специальном освещении. Он поклонился и руками стал притягивать к себе шары. А в это время на арену вышли клоуны. Большой, кудрявый, в полосатом костюме нес на голове громадный разноцветный куб. Тоненький, похожий на Павлика, крутил в руках красную веревочку и сам спотыкался об нее. Рыжий подпрыгивал, стараясь сбить куб с головы большого, и хохотал. Ему очень шел пышный белый бант под подбородком, съехавший на бок. А большому так шли его кудри…

А вот и мой, которого я себе вначале присмотрела, крепенький, с оттопыренными ушами. Он подошел к фокуснику и одним ловким движением руки проткнул все его серебряные шары. Рыжий клоун засмеялся, мой стал кланяться во все стороны, а фокусник широко развел руки, постоял так секунду и хлопнул в ладоши. Зал ахнул. Я почувствовала, как вздрогнула прижавшаяся ко мне Маша.

Арена была пуста. По полу медленно катился один серебряный шар, который не успел проткнуть чем-то острым клоун с оттопыренными ушами. Чуть подальше валялся куб с разноцветными гранями и лежала красная веревочка, на которой был привязан большой белый бант. Фокусник сдержанно поклонился и под лирическую музыку с прозрачным звоном колокольчиков ушел за красный бархатный занавес в кулисы.