Ульяна Соболева - Бес

— Прости, — шептала только это слово, — прости меня… пожалуйста, прости.

— Здесь никто тебя не обидит. Никто. Никто не причинит тебе боли, моя девочка.

Вижу, что не верит мне. Смотрит из-под аккуратных широких бровей и готова в любую секунду сорваться с места, чтобы спрятаться.

— Как тебя зовут? — тихо спросила я, а она пожала плечами.

Я всхлипнула и с трудом смогла говорить дальше:

— Тебя зовут Саша… Сашенька моя. Ты знаешь, кто я?

Она отрицательно качнула головой и чуть отступила назад.

— Я твоя мама…

Огромные глаза распахнулись еще шире, но в них читалось все то же недоверие с проблесками восторга, который затаился где-то очень далеко. Потом я увела ее ванну и долго мыла, потом сушила ей волосы, с ужасом глядя на худенькое тельце. Саша отдал ей вещи своей дочки. На первое время. Несмотря на то, что наша девочка была ее старше, она настолько худенькая и маленькая, что они оказались ей в пору. Потом я укладывала ее спать. Ей это было странно, как и мне. И она постоянно шарахалась от меня, когда я гладила ее по волосам или за руку.

Она легла сама на свою кровать, укрылась и отвернулась к стенке. А я сидела рядом почти до самого утра и не могла на нее насмотреться. Саша пришел к нам под утро. Все это время стоял под дверью. Точнее, ходил под ней взад и вперед, не решаясь войти. А я не звала… потому что хотела, чтоб вошел сам. И он вошел почти на рассвете. Долго смотрел на нее страшным взглядом, от которого у меня все тело покрылось мурашками и появилось неприятное чувство внутри. Это я счастлива… а с ним происходит что-то нехорошее и страшное. Что-то не такое, как должно быть. Он подошел к ребенку и, не касаясь, провел ладонью над ее головой несколько раз. Словно не хотел гладить, боясь запачкать. Потом повернулся ко мне.

— Идем… настало время исполнить обещание, девочка.

Мы шли по коридору в его кабинет. Я там практически не бывала. Лишь один или два раза за все время. Саша пропустил меня перед собой и закрыл за нами дверь изнутри. Весь напряженный, как натянутая струна, зажатый. Когда я хотела броситься к нему в объятия, он остановил меня движением руки.

— Не благодари… я должен был это сделать много лет назад. Но я был слеп от своей ненависти и жажды мести.

Он подошел к столу и медленно отодвинул ящик.

— Знаешь, Ассоль. А ведь я представлял себе эту сцену так много раз… только все наоборот.

Достал пистолет и повернулся ко мне. Дернул затвором.

— Ты помнишь, что ты мне обещала?

Я сделала шаг назад и отрицательно качнула головой. Нет, я не помнила и помнить не хотела. Но внутри стало больно, невыносимо, очень сильно больно. За него. Из-за этого выражения лица и отчаяния, которое выглядело так обреченно со стороны. Как выглядят черные и отравленные угрызения совести и осознание содеянного. Как выглядит необратимость. Это жутко. Она окутывает все вокруг вязким болотом безысходности. Словно он уже давно мертвец, и лишь мне все это время казалось, что он живой. А он разлагается наживую, его сжигают черви безумной тоски и сожалений. Мой, такой сильный Саша все еще горит в своем собственном Аду. Я словно видела внутри него мечущегося обессиленного зверя. Он выл от боли и носился по своей клетке, не зная, как из нее вырваться. И он хотел получить это избавление от меня.

Медленно подошел ко мне, сжимая пистолет и стал напротив… а я пока не могу пошевелиться от осознания, что именно он хочет сделать… Но это чувство дикого сожаления о том, до чего довели нас обоих. Его. Моего Сашу. Который никогда не сдавался и сейчас сломал себя сам. И мне невыносимо жаль моего жестокого палача, который никогда не сможет себя простить за то, что смог отказаться от нас.

Он вложил пистолет в мои дрожащие руки и медленно опустился на колени. Я не могла пошевелиться, у меня не было на это сил, а внутри все заледенело от понимания, чего он от меня хочет. Взял мои ладони и направил пистолет себе в голову.

— Ты обещала избавить меня от моего Ада, девочка. Ты дала мне слово, что сделаешь это.

Никогда еще его глаза не были настолько больными. Никогда за все время, что я его знала. А знала я Сашу любым: и самым нежным, и самым диким, и в злобе, и в бешеной ярости, но я никогда не видела этого смиренного и в то же время надорванного отчаяния.

Он внизу, на коленях передо мной, смотрит мне в глаза, и можно ничего не говорить… достаточно этого взгляда, и я смотрела бы на него целую вечность. Так же медленно, как и он, опустилась на колени.

— Если я избавлю тебя от Ада, то погружу в него себя снова, и тогда ты не исполнил своего слова… без тебя нет Рая. Понимаешь? Без тебя вообще ничего нет. Тогда стреляй в нас обоих… какой смысл в этом во всем, если мы оба позволим себе разлучить нас… позволим раздавить и уничтожить нашу любовь, Саша?

Он сломался… он хочет получить избавление и не понимает, что для меня это казнь, это самая жуткая пытка — видеть его боль вывернутой наизнанку. И я не хочу больше ни с чем мириться. Я хочу вернуть его себе. Я заслужила. Я и он — мы заслужили быть вместе.

— Я не могу, — прохрипел еле слышно, — это я все. Не заслужил. Ни хрена я не заслужил. Это я виноват. И мне больно. Избавь меня от этого. Накажи. Отомсти… за нас отомсти, Ассоль. За дочку.

А сам в глаза не смотрит, и взгляд бешеный, обезумевший. Я не выдержала и прижалась губами к его губам, на мгновение и снова посмотрела в глаза.

— Не избавлю… только вместе, в раю или в аду. Ты обещал мне, что никогда больше не оставишь одну. Выполняй свои обещания, Саша или забирай меня с собой.

Он смотрел на мои губы несколько секунд, а потом резко привлек к себе за затылок, зарываясь в мои волосы дрожащими пальцами, целуя с диким голодом… когда мы оба с ним понимаем, что нам это безумно нужно, необходимо как воздух. И хочется взять все и прямо сейчас. Быстро и все. Я прижалась к нему, привлекая к себе, обхватывая его лицо ладонями, отвечая на поцелуй, чувствуя, как туманится разум, как исчезает все вокруг: и проклятые стены, и запахи смерти вокруг.

Оторвалась от его губ, продолжая лихорадочно гладить его скулы:

— Только у тебя ведь есть семья… Саша. А как же они?

Он перехватил мои запястья и сильно сжал.

— Они и продолжат быть моей семьей… это жена и дети моего друга. Я отдал ему долг и принял их в свою жизнь.

Я все еще смотрела ему в глаза… но не находила там лжи. Они блестели, как будто затуманенные дождем, и мне хотелось сцеловать этот блеск дрожащими губами.

— А она… твоя женщина…

— Моя женщина — это ты, Ассоль… все остальное я решу. Я обещаю… решу, и мы уедем отсюда. Я заберу вас.

— Я люблю тебя, Сашаааа, я так безумно люблю тебя.

Я кивала и снова целовала его лицо, волосы, губы, щеки и глаза… потом он любил меня прямо там на полу, быстро, голодно. Кусая мои губы и сжимая тело до синяков. Утром он уехал.