Морган Мэтсон - Лето второго шанса

Паузы в нашем разговоре становились все длиннее, и наконец я закрыла глаза и положила голову на грудь Генри. Мне было тепло и спокойно в его объятиях в мягком коконе спального мешка. Ялик чуть покачивался. Я зевнула, Генри тоже зевал. И хоть все это лето я мучилась бессонницей, почувствовала, что засыпаю в объятиях Генри, прямо под звездами.

Мы проснулись, когда начало светать. Генри сел на весла и стал грести к причалу. Пока мы спали, всю мою шею икусали москиты. У Генри на руке тоже виднелось несколько укусов. Сначала мне было очень неловко, что я заснула. Оставалось лишь надеяться, что во сне я не напустила слюней на белую рубашку Генри и у меня нет плохого запаха изо рта. Я никогда не спала рядом с другим человеком (Люси на раскладушке не в счет) и волновалась, что могла случайно задеть Генри ногой, бормотать во сне или что-нибудь похуже.

Но даже если что-то такое и было, то Генри не подал виду. Я накинула спальный мешок себе на плечи и села на корме. У него на щеке остался след от молнии на спальном мешке и волосы торчали в разные стороны, но мне почему-то казалось, что так он выглядит еще привлекательней, чем обычно.

Причалив, мы быстро привязали ялик и достали из него спальные мешки. Мистер Кроссби уходил из дома в пекарню около шести утра, а Генри хотел оказаться в магазине до прихода отца и сделать вид, что проспал там всю ночь.

– Спасибо за сюрприз, – поблагодарила я, изо всех сил стараясь не расчесывать укусы москитов на шее.

– Рад, что тебе понравилось, – улыбнулся Генри, затем наклонился и быстро поцеловал меня. – Я позвоню?

Я улыбнулась, потянулась, чтобы поцеловать его еще раз, и заметила, что мне почему-то абсолютно все равно, пахнет у меня изо рта или нет.

Я подошла к дому, напевая себе под нос мелодию, услышанную от Уоррена, и уже собиралась зайти внутрь, но вдруг остановилась как вкопанная: на террасе за столом сидел отец. Перед ним стояла кофейная кружка.

Я опешила и, чувствуя, что краснею, поднялась на крыльцо.

– Привет, – пробормотала я, пытаясь пригладить волосы и прекрасно представляя себе, как это выглядит со стороны.

Отец был в пижаме в тонкую синюю полоску и теплом халате. Глядя на меня, он покачал головой и отхлебнул из кружки. Что-то в выражении его лица подсказывало мне, что он испытывает удовольствие от происходящего.

– Припозднилась? – спросил он.

– Вроде того, – ответила я, чувствуя, что никогда прежде мне не было так стыдно. – Хм… Генри катал меня на лодке, мы смотрели фейерверк, а потом типа заснули. Слыша себя со стороны, я понимала, как смешно и нелепо это объяснение.

Отец покачал головой.

– Если бы мне давали по десять центов всякий раз, когда я слышу такое оправдание, – серьезно сказал он, заставив меня рассмеяться. Отец посмотрел на меня, изогнул бровь, и по выражению на его худом изможденном лице я поняла, что сейчас будет каламбур. – Но такое оправдание не поплывет, – закончил он.

Я села рядом с ним.

– Довольно, – я не могла перестать смеяться. Отец поднял кружку обеими руками и сделал глоток кофе. – Что это ты так рано встал?

Он повернулся лицом к озеру.

– Хотел увидеть рассвет, – последовал ответ. Я посмотрела в том же направлении, что и он, и мы некоторое время помолчали. – Мне наверно, следовало бы прочесть тебе нотацию, – отец мельком взглянул на меня. – Но… – он замолчал, улыбнулся, пожал плечами и указал за окно, где все небо стало бледно-розовым, как пуанты Джелси. – Разве не чудо? – произнес он почти шепотом.

– Да, – пробормотала я.

– Не знаю, сколько таких рассветов я пропустил, приняв на веру, что они были, – сказал он, глядя на озеро. – Я говорил себе, что каждый день буду вставать рано, чтобы их видеть. Но должен тебе признаться, малыш, – продолжал он, глядя на меня, – я так устал!

И как только он это сказал, я заметила, что он действительно выглядит измотанным как никогда. На лице появились морщины, которых прежде не было, и мешки под глазами – признаки усталости, от которой не избавиться с помощью крепкого сна хоть бы и в течение нескольких суток подряд.

И я никак не могла это исправить. Поэтому только кивнула и придвинула свой стул поближе к отцу. И вместе мы наблюдали, как светлеет и преображается небо, как начинается новый день.

Наконец я поняла, что имел в виду Диккенс. Это было одновременно лучшее и худшее из времен, потому что все смешалось. Все шло отлично и с Генри, и с Люси, и на работе, и даже с братом и сестрой, но с каждым днем отцу становилось все хуже. Перестал приезжать грузовичок «ФедЭкс», привозивший ему служебные документы, и я три дня прождала, не зная, что он больше не приедет. Однажды, когда отец прилег после полудня, мама сказала, что решением фирмы его отстранили от работы над делом, которым он занимался. Из-за этого у отца началась небывалая прежде депрессия. Он перестал одеваться, едва причесывался и сердился, когда с ним пробовали заговаривать. Я с горечью вспомнила о том, каким он был прежде жизнерадостным и смешливым.

Но эта депрессия натолкнула меня на одну идею, которую мы реализовали, пока отец спал днем. Он проснулся, и Уоррен помог ему выйти из дома, где уже было все приготовлено для киносеанса под открытым небом. Лиланд с разрешения Фреда согласился быть киномехаником, мы расстелили покрывала на лужайке у воды и собрались посмотреть картину, которую отец всегда называл лучшим лекарством от плохого настроения.

Зрителей собралось, конечно, гораздо меньше, чем обычно бывало на пляже, – мама, Уоррен, Джелси, Венди, Лиланд, Гарднеры и Кроссби. Я передала право произнести вступительное слово отцу, и все мы притихли, тогда как он, стараясь изо всех сил говорить громко, рассказывал, как нам должен понравиться фильм «Тонкий человек». Во время просмотра отец смеялся громче всех.

Фильм помог ему выйти из депрессии, но я не забыла, каким он был в то время, и мысль, что она может вернуться, меня пугала. Следующие две недели настроение отца менялось постоянно от хорошего к плохому, и я не спешила радоваться первому, зная, что за ним последует второе.

По вечерам все оставались дома, и после ужина мы с Уорреном не бросались на свидания с любимыми, а Джелси не бежала ловить светлячков с Норой. Вместо этого мы собирались вокруг стола. Несмотря на энергичные протесты мамы, достали видавшую виды доску для игры в «Риск» и разложили ее в гостиной. Когда на террасе становилось холодно, переходили в гостиную, где играли, пока отец не начинал клевать носом, и тогда мама объявляла отбой до следующего вечера и вместе с Уорреном помогала отцу подняться наверх, в спальню.

– Потому что, – сердито заявила я маме, – я не доверяла тебе с тех пор, как ты, решив, что я мертва, оставила меня в Парагвае. Вот почему.