Олег Кудрин - Во имя любви

— А ты и сейчас не уходи, ладно? И губы их опять слились в поцелуе.

В этот момент дверь открылась и в комнату вошли Баро с Астаховым.

Максим сильно смутился и отошел в сторонку, но Баро, казалось, настолько был погружен в себя, что не обратил внимания ни на поцелуй, ни на смущение молодых людей.

— Как ты, дочка? — спросил он.

— Нормально, пап. Здравствуйте, Николай Андреевич! — поздоровалась девушка с Астаховым.

— Кармелита, ты можешь не называть Николая Андреевича по имени-отчеству… — выдавил из себя Баро.

— Почему? А как же мне вас называть, Николай Андреевич?

Астахов переглянулся с Зарецким, прочел в его глазах твердое решение ничего не скрывать, но все же замялся:

— Это, наверное, непросто понять, Кармелита… Дай поверить трудно…

Но раз Рамир решил, значит…

— Не тяни, Николай, рассказывай! — переступая через себя, подбодрил Астахова Баро.

И Астахов принялся сбивчиво объяснять Кармелите всю эту очень непростую ситуацию.

— …И вот тогда похитители потребовали выкуп за тебя с нас обоих. Ну и поэтому им пришлось открыть мне тайну твоего рождения.

— Какую тайну моего рождения, папа? Я ничего не понимаю!

Но Баро молчал, предоставляя пока все объяснения Астахову.

— Понимаешь, — опять начал Николай Андреевич, — дело в том, что… Ты — моя родная дочь, — наконец он решился произнести главное.

Кармелита никак не могла взять в толк, о чем это ей говорят, и только видела, как Баро держится за сердце.

— Как это — я ваша дочь? А кто же тогда моя мать?

— Твоя мать — моя первая жена. Она умерла во время родов.

— Пап, что это такое? — Кармелита схватила Баро за руку. — Я ничего не понимаю, папа?!

— Доченька, — вступил наконец в разговор и Зарецкий. — В тот день, восемнадцать лет назад, в роддоме умерли две женщины — жена Николая и мама… Ну, то есть — моя жена… Умерла и моя дочь… А Рубина испугалась моего гнева за то, что она отвезла Раду в больницу, и подменила мою мертвую дочь на тебя…

— Это было выгодно и моей нынешней жене — Тамаре. Она тогда работала там акушеркой, — добавил Астахов.

По щекам Кармелиты ручьями текли слезы.

— Как… — еле проговорила она, — как же звали мою мать?

— Евгения…

Форса в наручниках ввели в кабинет к следователю.

— Добрый день, господин адвокат, он же — Удав! — приветствовал его Солодовников. — Присаживайтесь, разговор нам с вами предстоит долгий…

— Я не стану ни о чем с вами разговаривать, пока не восп?льзуюсь своим законным правом на один телефонный звонок.

— Пожалуйста! — и следователь пододвинул к нему телефонный аппарат.

Форс набрал свой домашний номер.

— Алло! Алло, Светочка?

— Папа? Папочка! Ты где?

— В милиции.

— Что?! Так что, выходит, Антон сказал правду?

— Антон? Какой же он все-таки подонок!..

— Папа, папа, это что, правда?

— Слушай, Света, что бы тебе сейчас обо мне ни говорили, ты помни: я тебя очень люблю, доченька!.. И все, что я делал, я делал только ради тебя, мое солнышко!

Следователь даже опустил глаза, стараясь не смотреть на задержанного. А Форс торопился сказать обо всем, пока у него была такая возможность:

— Послушай, Света, помнишь, я тебе говорил о твоем старом мольберте?

Так вот, искусство — это для тебя! Для тебя и для твоего будущего ребенка!

Светочка, не думаю, что я здесь надолго, — я ведь все-таки адвокат. И им нечего мне предъявить… Только разговоры.

Форс посмотрел на следователя даже с некоторым превосходством, но Солодовников работал в органах уже далеко не первый год и блефовать с собой никому не позволял.

В телефоне раздались гудки — Света положила трубку…

Через полчаса по набережной Управска шла молодая беременная женщина с небольшим этюдником в руках. С набережной она повернула на мост, дошла до середины и облокотилась на перила. Долго смотрела на воду, а затем раскрыла над водой этюдник — и из него посыпались деньги, много денег. Купюры подхватывало ветром, заносило под мост, и потом, из-под другой стороны моста, они уже выплывали, оживляя своими маленькими прямоугольничками спокойно-неторопливое течение Волги.

Нет, это была не сцена из Островского — это было прощание с прежней жизнью очень быстро мудреющей Светланы Леонидовны Форс…

Кармелита сидела зареванная на кровати и все старалась осознать произошедшее, переводя взгляд с Баро на Астахова, с Астахова на Баро.

— Что же мне теперь делать? Перестать называть тебя папой? — Баро не знал, что и ответить. — Называть отцом вас?

Астахов в ответ прокашлялся:

— Нет, я этого и не говорю… Пусть пройдет время, и тогда ты все решишь сама.

— Господи, да лучше бы я ничего этого не знала!

— Николай так и предлагал мне, Кармелита, — заговорил Баро. — Но я посчитал, что это будет нечестно по отношению к тебе…

— Так что же, получается, что я и не цыганка?

— Кармелита, прежде всего, ты навсегда останешься мне дочерью! Самой родной и любимой! — и он обнял плачущую дочку.

Повисла тяжелая пауза.

— Гм, так у кого же мне теперь просить твоей руки? — подал голос молчавший все это время Максим. И спросил он это как нельзя более вовремя, потому что разрядил своим вопросом тягучую атмосферу. Через секунду смеялись уже и Кармелита, и оба ее отца.

— Ты не против? — улыбаясь, спросил Астахова Баро.

— Я - нет, не против.

— И я за!

Астахов положил руку Максиму на плечо:

— Я рад, что рядом с Кармелитой будет такой человек, как ты.

— Спасибо, Николай Андреевич! Спасибо, Баро!

— Береги ее, Максим! — и на другое его плечо легла рука Зарецкого.

Несмотря на охватившую его панику, Антон твердо помнил: без денег далеко не уедешь и долго не проживешь. Но все его прожекты обогащения вновь потерпели крах, на этот раз, похоже, полный и окончательный. В голову приходил только один выход — Астахов сейчас наверняка побежал в дом Зарецкого, к освобожденной Кармелите, значит, можно быстренько посмотреть, что из ценностей еще осталось в доме, в его, Антона, родном доме.

И визит домой не только оправдал, но и превзошел все Антоновы ожидания — прямо в гостиной на журнальном столике стоял тот самый большой черный кейс с миллионом, который еще сегодня Антон чуть было не унес. Удача вновь поворачивалась к нему лицом. На всякий случай, он открыл кейс — все деньги были на месте.

— Я не помешал? — раздался вдруг за спиной голос.

Это был вернувшийся из Зубчановки Астахов.

Антон со злости сплюнул прямо на пол, за что раньше непременно получил бы нагоняй и от папы, и от мамы, и процедил сквозь зубы:

— Я пришел попрощаться. Я уезжаю из города.

— Да? И что же ты тут делаешь с моими деньгами?

— Да так… Подумал, может быть, ты не будешь против, если я возьму немного денежек в дорогу.