Евгения Перова - Нет рецепта для любви

– Ну да. Понимаешь, у Сержа, конечно, десерты – произведения искусства, но он сам такой скучный. – Олеся понизила голос, словно Серж мог ее услышать из кухни. – Он все профессионально делает, но без огонька. А ты артистичный. Ты готовишь, словно танцуешь.

– Я?

– Да. И руки у тебя красивые. Я всегда любовалась, когда ты готовил.

Впервые после возвращения Олеси они смотрели в глаза друг другу. Долго. А потом мимо прошел официант и разрушил чары.

– Ладно, я пошла к станку. Спасибо, все было безумно вкусно!

Олеся легко поднялась, поцеловала Артёма и убежала. А он еще посидел, бессмысленно улыбаясь, а потом вернулся на кухню и подошел к Сержу:

– Прости, что рявкнул на тебя. Но ты ж понимаешь: я сильно нервничаю. Вот и сорвался.

– Да ладно, ты прав, – сказал, не оборачиваясь, Серж. – Вечно я лезу не в свое дело. Извини.

Артём честно хотел дотянуть до конца смены, но не выдержал и сбежал через пару часов. Олеси в доме не было, и он направился в мастерскую: она работала с горелкой. Артём долго стоял в дверях и наблюдал, чувствуя, как уходят, словно сгорая в огне горелки, злость, отчуждение и обида. Олеся была в рабочем фартуке и защитных очках, а волосы прикрыла кепкой – козырьком назад. Наконец она выключила горелку и поставила готовую вазочку в опечек для остывания. Потом сняла очки и фартук, повернулась, увидела Артёма – ее лицо расцвело улыбкой, и Артём тоже заулыбался. Олеся со всех ног побежала к нему и повисла на шее, обхватив руками и ногами. Они так крепко обнялись, словно умерли. А потом воскресли.

– Что у тебя на столе? – хрипло спросил Артём, целуя Олесю.

– На каком столе? – с трудом выговорила Олеся.

– Там стол! На нем какие-то штуки. Они важные?

– Здесь нет ничего важнее нас с тобой!

Артём смахнул со стола разные «штуки», которые с грохотом попадали на пол – кое-что, кажется, даже разбилось. Подумав, что стол холодный и грязный, Артём спустил Олесю на пол, стянул с себя рубашку и постелил на металлическую столешницу, а когда обернулся к Олесе, оказалось, что она уже сбросила всю одежду. Олеся схватилась за ремень его джинсов, расстегивая…

– Подожди, я сам.

Но она не слушала – путаясь руками, они кое-как избавили Артёма от джинсов, он подхватил Олесю и посадил на стол. Артёму казалось, что внутри у него тоже все рушится с грохотом, а кое-что даже разбивается вдребезги. Они с Олесей словно пробивались друг к другу сквозь горную породу или ледяную стену – наконец пробились и замерли, сжимая друг друга в объятиях и задыхаясь.

– Сейчас умру, как пить хочу, – простонала Олеся. – Ты можешь принести?

– Попробую!

Артём, еле передвигая ноги, дополз до холодильника и сразу выпил полбутылки минералки, захватил еще одну и вернулся к Олесе, которая лежала на столе, раскинув руки.

– Ну что ж ты улеглась, дуреха! Стол грязный.

– Да ладно! Дай!

Олеся села и жадно припала к бутылке, а Артём в это время отряхивал ей спину, ворча:

– Ну вот, вся теперь в каких-то какашках…

– Сам ты какашка.

– Ах так!

И Артём плеснул ей на спину остатком минералки – Олеся завизжала и хотела тоже облить Артёма водой, но он схватил ее в охапку и потащил к бассейну: скинул в воду, а потом прыгнул сам. Он довольно долго валяли дурака в бассейне, а когда вылезли, Артём поднял Олесю на руки, чтобы отнести в дом:

– А то ножки запачкаешь!

– Ножки… Господи, это невыносимо. – Олеся заплакала и изо всех сил обняла Артёма: – Прости меня, милый! Прости! За все!

– Тебя так долго не было!

– Тридцать семь дней и пятнадцать часов.

– Ты тоже считала?!

– Да. Я скучала. Очень!

– Одно горе с нами, да?

– И не говори.

– Может, сходим в ресторан? – спросил Артём, когда они наконец добрались до дома и оделись. – А то я зверски проголодался.

– Я тебя сейчас покормлю! Паэлья – ты забыл?

– Когда же ты успела?

– А я прямо с утра поехала на рынок, все купила. Потом поработала немножко. А готовить стала, когда из ресторана вернулась. Потом опять в мастерскую пошла. Паэлья, наверное, еще теплая. Разогревать ведь неправильно?

– Мы не ортодоксы, можем и разогреть. Все равно паэлью положено на обед есть, а не на ужин. Ты какую делала?

– Валенсиана! Я ж в Валенсии была. Только ты не очень ругай, если не получилась, ладно?

– Паэлья не может не получиться. Какой рис ты взяла?

– Каласпарра бомба!

– Правильно.

– У меня там цыпленок, улитки, бобы, зелень, помидоры. Пряности всякие. А, еще шафран!

Олеся взволнованно смотрела, как Артём с серьезным видом пробует ее паэлью – он удивленно поднял брови:

– А что, вкусно.

– Ура!

– Смотри-ка, ты скоро меня затмишь.

– Это вряд ли.

Артём давно не был так счастлив: Олеся, любимая, родная, теплая, ласковая, как котенок, смотрела на него с нежной улыбкой, ходила за ним хвостиком, то и дело прижималась, обнимала и целовала. Он совсем растаял и чуть не плакал от умиления. Спать они улеглись вместе. Артём медленно гладил ее спину – и там, где «крылышки», и там, где «хвостик», а Олеся дышала ему в бок и улыбалась, Артём чувствовал это, даже не глядя. Потом она провела рукой по плечу Артёма – до локтя, и обвела пальцем татуировку:

– Я боялась, что ты добавишь сюда черепов.

– Не добавил, как видишь.

– Не надо было или не стал?

– Не надо было. Я пытался, но… В общем, не смог. У Вовчика ребенок, а тот, Четвертый… Он раскаялся.

– Раскаялся? Надо же! Как хорошо, что ты не смог. Хотя я поняла, что все-таки хотела этого. Но не твоими руками. А чтобы как-нибудь само! Потому что очень переживала за тебя, понимаешь? Вдруг ты сам при этом пострадаешь, вдруг тебя вычислят и посадят! И что я тогда буду делать? И больше всего боялась, что ты сломаешься после этого. Но я вижу: ты не сломался. Несмотря на Коляна. Ты стал другим, но…

– И каким же?

– Ты всегда был очень сильным, но это была сила добрая, мягкая. А теперь… Ты стал более жестким и… опасным. Я это вижу. Но мне нравится.

– Значит, я больше не суф…

Олеся зажала ему рот и воскликнула:

– Если ты еще хоть раз произнесешь слово «суфле», я откушу тебе нос!

Артём смотрел на Олесю и думал: «Хорошо, что она не спросила про остальных!» Он не был уверен, что способен убедительно соврать и скрыть их с Кириллом планы, от которых не собирался отказываться. Надо было как-то перевести разговор.

– Ладно, откровенность за откровенность, – сказал он, помолчав. – Вот ты говоришь, я изменился. Но понимаешь, какая штука – я был таким всегда. Сколько себя помню. Правда, это меня вовсе не радует. Возможно, это последствия жизни рядом с извергом Поздняковым, не знаю. Я тебе не стал рассказывать – не хотел, чтобы ты меня боялась. В школе я все время дрался. Маленький был, слабый, но даже старшеклассники избегали со мной связываться, в такое исступление я впадал. Потом повзрослел, физически окреп, научился сдерживаться. Но иногда… прорывало. Один раз ехали куда-то с мамой – я еще в школе учился. Прохожий толкнул ее и нахамил вместо того, чтобы извиниться. В общем, если бы не мама… Она была просто в ужасе. А помнишь, я рассказывал, что чуть не женился?