Анна Берсенева - Кристалл Авроры

– Сейчас оттуда.

– И что?

– Поговорил с ней, теперь спит. Хотели ее в палату перевести, но я попросил в реанимации оставить. Надежнее.

– И что ты собираешься делать?

– В Москву ее перевозить, в кардиоцентр.

– А до тех пор?

– Отвезу тебя в Сургут в аэропорт и сюда вернусь. Ждать, когда разрешат транспортировать.

– А если она не захочет в Москву? – спросила Нэла.

– Больше я ее спрашивать не буду. И так дождался уже…

В его голосе мелькнуло наконец живое чувство, и хотя это была злость на самого себя, Нэла обрадовалась.

«Я радуюсь?» – удивленно подумала она.

И, еще слыша внутри себя этот вопрос, поняла, что радость ее безмерна. Безмерна!

Все то время, когда молчали его телефоны, она думала о нем – о том, что его, может, уже нет на свете. И как ни глупо было думать таким образом – при том, что она оставила его в гостиничном номере вполне благополучным и даже почти протрезвевшим, – эти мысли снедали не разум ее, а сердце, и избавиться от них было невозможно.

– Как ты сюда вошел? – спросила Нэла.

Не то чтобы ей необходимо было это узнать, но произнести что-нибудь постороннее было вот именно необходимо. Чтобы не думать о том, как счастьем зашлось сердце, когда она увидела его.

Это находилось вне всякой логики, это было необъяснимо, но обманывать себя, делая вид, будто этого нет, Нэла не могла.

Он был самым непосторонним для нее человеком на белом свете. Он мог быть для нее каким угодно, она как угодно могла к нему относиться – хотеть его, расставаться с ним, или, как сейчас, чувствовать гнев на него, – но он был самый родной ей человек, и сердце говорило ей об этом прежде, чем успевал что-либо сказать разум.

И что с этим делать, Нэла не знала.

– Горничную попросил – открыла, – ответил он.

Ну еще бы! Чертово его обаяние.

– Я не мог больше тебя не видеть, – сказал Антон.

– А в душ зачем полез? – не глядя на него, спросила Нэла.

– Сама же сказала – скотина. Такой и вид был. И как бы ты на меня, такого, смотрела?

– А тебе не все равно? – усмехнулась она.

– Если мне что не все равно, так только это.

Смотрит исподлобья. Глаза как синие ямы. Как он выбрался из этого города, из этой бессмыслицы и силы? Как все это живет в нем…

– Сейчас уйду, – сказал Антон. – Я не затем пришел, чтобы тебе опять навязаться.

– А зачем ты пришел? – чуть слышно проговорила Нэла.

– Люблю тебя. Видно, это у меня встроенная функция.

Она засмеялась и сразу же заплакала. Подошла к нему, обхватила за шею, прижалась щекой к его скуле. Плакала, чувствуя, как бьется, сбивается пульс у него на виске. Потом уткнулась лбом в его плечо и зарыдала в голос.

– Милая моя, сердце ты мое. – Она макушкой слышала не слова его, а дыхание. – Не прощай – как такое простить? – вообще про меня можешь не думать, только не плачь…

– Как я могу про тебя не думать? – Нэла наконец оторвалась от его плеча, увидела его глаза в пелене слез. – Это надо голову с плеч снять, но и тогда не… не получится ничего-о-о…

И больше он ее не успокаивал, только вытирал пальцами ее нос, потому что слезы лились и оттуда тоже, если считать сопли слезами.

– Обо что ты подбородок расцарапал?

Когда все слезы из нее наконец вылились, она сразу же это заметила.

– Об твою заколку.

Антон провел ладонью по ее спутанным волосам.

Нэла заколола их машинально, выходя из дома на Соколе, чтобы ехать в аэропорт. Подумала, что в Сибири ветер, и надо заколоть, чтобы из-под капюшона не выбивались. Мало помогло, кстати.

Она вынула заколку из волос, положила на обшарпанную тумбочку, села на край кровати. Антон сел на пол и положил голову ей на колени.

– Ничего ведь непонятно, Тоник, – сказала она.

– Что непонятно? – спросил он.

– Как нам жить.

– Нам?

Нэла почувствовала, что не только он замер, но и дыхание его замерло тоже.

– Не знаю… – проговорила она. – А ты?

– Я тоже ничего тебе определенного сейчас не скажу. – Антон говорил простые и в общем обыденные слова, но обыденности не было ни в голосе его, ни в том, как касалась ее коленей его щека. – Надо мать в Москву перевозить, разбираться, где ее оперировать. И вообще разбираться, – добавил он, помолчав.

– В чем?

– Ты же знаешь.

– Я для себя знаю…

– Ты для всех знаешь. – Антон поднял голову, снизу глянул ей в глаза. – Ты же камертон. Точная настройка.

– Какими ты терминами оперируешь! – улыбнулась она.

– Помнишь, как Бетховена ходили слушать?

Он тоже улыбнулся. Глаза от улыбки сверкнули, как от падающего из окна лунного света сверкали кристаллы Авроры.

– В Редуте?

– Ага.

Нэла вспомнила, как музыка звучала в светлом камерном зале, и, когда она поглядывала искоса на своего мужа, то видела в его глазах растерянность и силу в необъяснимом соединении, и это соединение говорило ей о жизни так же много, как музыка Бетховена. Какой драгоценный дар преподнесла им жизнь в самой юности! Как много жизни должно было пройти, чтобы они это поняли…

– Что делать, пока не знаю, – сказал Антон. – Но чего не делать – это, знаешь, обдумал. Пока о стенку головой бился, правильно ты догадалась.

– Не трудно было догадаться, – хмыкнула она.

– Все можно варьировать, – сказал Антон. – Но из чего-то можно только исходить.

– Думаешь, я знаю, из чего? – вздохнула Нэла.

– Конечно, знаешь, неоценимая.

Почему он назвал ее так – непонятно. Слово было такое странное, что казалось прилетевшим из другой какой-то жизни. Но когда Антон его произнес, оно стало таким естественным, будто он сделал его руками, которые умели все.

– Видно, такая у тебя встроенная функция, – добавил он.