Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Ползи!

Страшно. Нет... ничего страшного. Джонни играет в игру. Богатенький Джонни в своей квартире, перекладывая старые джинсы, рассыпал монеты по пату. Зашвырнул джинсы в угол. Нагнулся за деньгами... и какой–то хищный огонек блеснул я его тигриных глазах.

— Элизабет, — произнес он, — я хочу попросить тебя об одном одолжении. Помнишь, позавчера ты просила у меня денег?

— Я не просила, Джонни, — она напряглась.

— Неважно. Ты нуждалась в деньгах. И ты их получишь. Сядь на четвереньки, подбери эту мелочь — и она твоя. Заплачу еще сверху.

Все это было так чудовищно, что Элизабет растерялась. Она глядела на Джона с изумлением и упреком, у нее запершило в горле, к глазам подступили слезы. Она молчала.

— Ты слышишь меня? — в его голосе послышалось раздражение.

— Я... не понимаю тебя.

Он глядел куда–то мимо нее, в стену, пустую белую стену, и взгляд его выражал пустоту.

— Давай сыграем в одну игру, — пробормотал он тусклым, безжизненным голосом. — Ты сядешь на четвереньки и соберешь деньги. А я буду наблюдать за тобой. Вот... отсюда.

Он уселся в кресла

— Так... ладненько. — Джон потер ладони и уставился ей в глаза. — Ты послушная девочка. И ты сделаешь то, о чем я тебя прошу. Сделаешь, детка?

— Зачем это тебе? — она сглотнула подступающие слезы.

— Не задавай вопросов. Это мне... нужно. И ты, — он сбросил маску равнодушия и казался взволнованным, — ты должна подчиниться. Ты должна подчиниться! — заорал он на всю комнату, — Ползи!

— Я не хочу, — тихо сказала она.

— Элизабет!!! Ползи!

«Он невротик... — пронеслось у нее в голове. — Везет мне на психов... он сейчас убьет меня. Ему нужно... навязчивый невроз... если не закрыть форточку, то случится что–то страшное... так было у меня после Виктора...

Она с жалостью и страхом посмотрела на Джона.

— Успокойся, милый. — сказала она, пытаясь придать голосу ласку и нежность.

— Ползи, б..! — он даже подскочил в кресле.

— Нет!! — Ее вдруг захлестнула волна страшной ненависти, сердце превратилось в кусок льда, слезы высохли, не дойдя до глаз. — Не смей унижать меня, сволочь, выродок, псих, подонок!

Он улыбался (ужасен был у него этот переход от ярости к равнодушной наигранности садиста).

— Ползи.

— Сам ползай!

— Собирай деньги с пола!

— Сам подбирай свои вонючие центы!

— Элизабет, — гримаса, заменяющая улыбку, прыгала на губах, щеки его дрожали, глаза были холодны. — Тебе нравится эта игра, — голос его обрел гипнотическую интонацию, смягчился, стал тише, глаза горели. — Тебе нравится ползать по полу. Тебе нравится валяться у меня в ногах. Тебе нравится, когда я беру тебя — беспомощную, с завязанными глазами. — Он зашептал свистящим шепотом. — Тебе нравится, что я... в любой миг могу убить, но не убиваю... а ты подчиняешься мне... своему хозяину. Ползи, сучка! — шипел он, улыбаясь, — ползи, слышишь, это очень важно, ты обязана, слышишь... ползи!!!

— Нет!

— Тебе нравится эта игра!

— Я ненавижу эту игру!

Элизабет судорожно схватила несколько монет и, размахнувшись, швырнула их в лицо своему мучителю. Монетки просвистели по комнате, одна шмякнулась в колено ему, Джон привстал, ухмыляясь, и медленно двинулся к Элизабет. В руке у него вдруг оказался ремень.

— Тебе нра-авится, — говорил он, — ты это любишь... а еще ты любишь, когда тебя бьют по морде ремнем... по морде, по спине, по заднице... это так же приятно, когда я беру тебя сзади... нет, еще приятнее!

— Мразь! — Вскочив, она плюнула ему в лицо, бросилась, натыкаясь на мебель, вон из комнаты, рванула с вешалки пальто и выбежала на улицу. Прочь, прочь... больше никогда... все кончено... сволочь, выродок, мразь, подонок... гадина... мразь, подонок, пидор, сволочь... сука, подлец, кретин, ублюдок, ублюдок, ублюдок... все... больше никогда... сволочь, сволочь, сволочь... будь ты, проклят, дерьмо... торгаш вшивый... будь ты проклят!!!

Она ни о чем не думала в тот момент. Только потом она спрашивала себя: или и все было игрой, которая с самого начала должна была так развиваться, так закончиться? И не находила ответа: игрушкой она была с первого дня или действительно единственной женщиной в его жизни? Она ничего не могла понять до последнего дня, который — это она знала — уже недалек. Тогда будет поставлена точка, картинки сложится в мозаику. А пока, сходя с ума, она два дня не выходила из дома.

Только на третий день Элизабет вышла в галерею, объяснив шефу свое отсутствие депрессией и головной болью, и шеф попрекнул ее недостатком изобретательности.

С ней бывало такое — после сильного потрясения, которое надламывало ее навсегда, наступал некоторый период отупения, почти покоя. Сонливая, словно затворившаяся в раковину, она не возвращалась мысленно к тому дню, когда, как решила для себя, бесповоротно потеряла Джонни. Потеряла навсегда, и в этом нельзя было сомневаться, — нечто главное решилось, нечто в ней надломилось, и каким бы ни оказалось будущее, прошлое кончилось бесповоротно. Она рассеянно чертила что–то на листке бумаги. Играла сама с собой в крестики-нолики. Вяло отвечала на телефонные звонки.

Странно, — стало даже спокойнее, и теперь, подумала она с неизведанным равнодушием, ей долго никто не будет нужен. Если раньше, подсознательно, тайно, она всегда надеялась на встречу со своим единственным, — теперь на этом придется поставить жирный крест. А на лбу, как у Гессе, написать «Только для сумасшедших». И, может быть, остаться одной — или удовлетвориться монотонным, простым и надежным счастьем с чужим человеком, к которому можно притерпеться.

В эти два дня она не скучала по Джонни. Не пыталась ему звонить. Не ожидала его звонков, и если отключила телефон в первый день, то только чтобы не выводили ее из этого внезапного, полубредового равновесия. Во второй день ей звонили только по делу, да еще Дженнифер полчаса болтала с ней об этом своем русском, от которого оказалось не так–то легко отвязаться, да и не очень ей этого хотелось. Дженнифер никогда не надеялась встретиться с единственным и потому была счастлива с каждым вторым.

На работе шеф удивил ее:

— Видишь ли, Элизабет... Я все, конечно, понимаю здоровье, личная жизнь, у меня вот тоже всякие подобные дела, — но знаешь, мы до сих пор не продали ничего из работ Эрла.

Ах да, Эрл... он ведь, кажется, что–то ей предсказал... нет, не знаю, не помню, не буду об этом думать.

— И что ты предлагаешь?

— Ничего особенного. Надо будет все это перевесить, отобрать самые удачные работы и сделать второй вернисаж. Со скандалом. С пьяным Сен-Клером. Я не знаю, с кем еще, — обзвони всех. Но что–то сделать необходимо, — иначе мы в яме.

— Хорошо, — равнодушно сказала она.

— Но пойми: я не заставляю тебя заниматься всей этой ерундой... и вообще... Мне кажется, тебе следовало бы после всего этого как следует отдохнуть, и, видит Бог, у тебя будет такая возможность... Только напрягись и сделай на этот раз по высшему разряду. Ладно?