Ульяна Соболева - Паутина

Правда, рассказать моим людям было практически нечего. Он походил на отшельника. Не выходил неделями из дома, лишь изредка выбираясь, чтобы погонять по ночному городу и затариться недельным запасом сигарет. Никаких выпивки, шлюх, борделей или наркотиков. Даже за это я его ненавидел. Уж лучше бы вел себя как подонок, так проще было бы… рукой махнуть, вычеркнуть, выбросить из жизни. Но нет, он вдруг "праведником" стать решил. Вину свою осознать. Сожрать себя, наказать. Только не трогало меня это, скорее раздражение вызывало, потому что раньше надо было… Раньше. Каким банальным я раньше считал выражение о невозможности склеить чашку. А сейчас себя осколком ее ощущал, рядом с другими такими же, которые хоть и сложили опять вместе, только уродливые трещины все равно будут всегда напомнить о том, что времена, когда она была единым целым, не вернуть.

Макс… Что же ты сделал, мать твою. Почему таким дураком был. Не пришел ко мне, не оперся на плечо, я же никогда не отвернулся бы, вместе мы все могли… Не было для нас ничего невозможного. Из таких передряг выбирались, что самим не верилось, что по земле этой до сих пор ходим. А ты похерил все… К чему пришел?

Вместо взаимопонимания и счастливой жизни — сутками в четырех стенах, кофе литрами и сигареты пачками. Макс стал своей тенью, похудел, осунулся, сутулиться начал, в глазах — нездоровый блеск, челюсти напряженно сжаты. Другого выражения лица я не увидел ни на одном фото. Смотрел на изображения — и не узнавал его, к себе прислушался — а там только злость. Не та, кипящая и едкая, которую выплеснуть хочется, а другая. Которая забывать не дает, которую держишь внутри, не выпуская, не пытаясь избавиться, потому что она каждый день напоминает о том, почему она здесь… внутри.

Полгода назад он был не таким. Он под дурью в тот день был, такую дозу тогда принял, что до сих пор поражаюсь, как не откинулся тогда, как сердце не разорвалось нахрен. Корчился в судорогах, сбивал костяшки до крови, молотя кулаками по стенам, орал не своим голосом, проклиная себя, меня и всех вокруг. Меря шагами комнату, разнося мебель. Он матерился, угрожал, колотил ногами по двери, и клялся, что замочит нас всех за то что откачали его, за то что подохнуть в тот день не дали. А я стоял перед монитором, молча впитывая его страдания. Мне хотелось в тот момент ворваться к нему, включить свет, от которого он заскулит, потому что все, донаркоманился, и размазать его по стенке. Заткнуть, вырубить его одним ударом и процедить сквозь зубы, что хватит… Хватит выть и себя жалеть. Жри эту боль. Захлебывайся в ней. Проживай каждый день с осознанием того, что натворил. Только я остался неподвижным, запоминая каждые его движения, слово и крик, словно пытаясь запечатлеть в своей памяти. Да, тогда я хотел, чтобы ему было больно. Чтобы он хотел сдохнуть, только чтобы прекратить свои мучения. Только ему никто не позволит. Он думал, что знает, что такое ад? Нет, его ад начнется с этого момента. Тот, который всегда будет с ним. Который с каждый днем будет становиться лишь глубже, отнимает жажду жизни, и при том не дает умереть. Никакого избавления.

Искупай вину, Макс… Искупай то, что искупить нельзя.

А потом крики сменились каким-то леденящим кровь ступором. Казалось, что он обезумел, перестал осознавать, где находится и понимать, кто он такой. Смотрел в одну точку на стене и шевелили губами, повторяя какие-то слова, снова и снова, словно произносил какое-то проклятие. Лежал, не двигаясь, провалился к сон… И тогда мне на какой-то миг показалось, что он перестал дышать. Вскочил и сбежал по ступенькам вниз, но перед самой дверью замер, позвав охрану, чтобы пульс проверили. Жив… И я не знаю, чего тогда во мне было больше — разочарования или облегчения.

А дальше, когда его организм справился во всей этой дрянью, когда к нему вернулась способность соображать и осознавать, только тогда я перешагнул порог, чтобы столкнуться с его опустошенным взглядом.

Мы молчали… казалось, что это длилось часами, а в комнате повисло тяжелое, каменное напряжение, которое сдавливало виски тянущей, пульсирующей болью. Никто из нас не произносил ни слова, только взгляды, в которых каждый прочитал свое.

— Посмотрим видео, Зверь… Ты его видел уже, ничего нового… но посмотрим в последний раз.

Он ничего мне не ответил, только зубы сильнее сжал, молча наблюдая за моими движениями. Я включил запись и остановил на том самом моменте, который тогда стал для меня озарением.

— Видишь это, Макс? Видишь? Этот след не от ее обуви… И на том другом видео, — я сделал паузу, наблюдая, как в его глазах вспыхнула злость, — там не твоя жена. Там совершенно другая женщина…

Опять ни слова, только я-то понимал, что творится там, за этой образцовой броней. Там, сквозь гнилую почву, начинала пробиваться свежими ростками надежда. Надежда, которую ему самому придется растоптать и раздавить, потому что он больше не имел на нее права.

— Я вижу, Зверь, ты все еще мне не веришь. Так я продолжу… Не против, нет? — я чувствовал какое-то извращенное удовольствие, открывая ему правду и наблюдая за тем, как она постепенно его убивает, бьет поддых, все еще позволяя держаться и выбирая очередное место для удара. — Вижу, что нет… Ну, как говорится, прошу… — включая при этом запись откровений Ефима…

Он слушал своего бывшего охранника, с каждым словом понимая, насколько близко подпустил к себе эту продажную тварь. К себе, своей семье, Дарине… от меня скрыл, а его сторожевым псом к ней приставил. Не выдержал и бросился ко мне, хватая меня за рубашку. Тишину разрезал надсадный рев.

— Почему ты мне, бл***, не сказал раньше?

О-о-о, я был благодарен ему за этот срыв. За эмоции, которые наконец-то прорвались наружу, давая волю и моим. Я оттолкнул его от себя и ударил кулаком в челюсть. Мне хотелось его крови сейчас. Его злости. Его ненависти. Агонии. Его отчаяния от того, что сделал. Он встряхнул головой и опять двинулся на меня. Только зря. Не мог силы рассчитать. Ослаб сильно за эти дни. Без еды, терзаемый ломками наркотика и воспоминаний. И я со всей силы впечатал его в стену.

— Потому что, бл***, мне некому было рассказывать. Некому, твою мать. Потому что ты запер ее и поступил с ней как последний мудак. Вот почему… Я бы рассказал тебе. Я бы с тобой все это бок о бок прошел, только ты же Зве-е-ерь, ты же все са-а-а-ам… Вот и теперь сам. Понял? Вали отсюда и забудь, что у тебя был брат… Был. Когда-то…

Даже при воспоминании о том дне душу яростью заливает, она волнами накатывает, каждая сильнее предыдущей. Наверное, никогда не пройдет это. Не забудется. Когда разбивается доверие, оно сотнями осколков впивается в кожу, а их уколы напоминают о себе в самые неожиданные моменты.