Анастасия Михайлова - Спаси меня, пока не поздно [СИ]

— Я ведь тебя помню. Ты приходила с матерью в нашу больницу около четырех лет назад, — от этих его слов у меня все стынет внутри. Нет. Только не это. Неужели он знает? — Сидели на стульях счастливые, разговаривали. Я сразу узнал твою мать, она не сильно-то изменилась, а потом и тебя. Ты была беременна. Срок не маленький, ведь я издалека увидел твой круглый живот. Жаль, не получилось подойти и поздороваться.

Меня начинает колотить больное прошлое. И нижняя губа дрожит от уже еле сдерживаемых эмоций.

— Что случилось?

— Не твое дело, — жалко и неуверенно.

— Где твой ребенок?

— Замолчи.

— Ты героиновая мать? Оставила малыша родителям, а сама во все тяжкие? Почему?

— Заткнись, кому говорю, — мой тон низок и злобен.

— Да? Ты его бросила? Где он?

— УМЕР! — одним громким выкриком срываю голос. — МОЙ СЫН УМЕР!

Глаза наливаются горячими слезами, мне больно держаться, больно дышать, жить больно. Только от этого хочется умереть, забыться вечным сном. Не дышать, не знать, не чувствовать. Сколько раз я пыталась когда-то наложить на себя руки. И Натан видел шрамы у меня на запястьях. Два ребра были сломаны, в попытке разбиться на машине. Под волосами не видно шрама. Сколько раз я травилась таблетками? А сволочь жизнь, все не хотела отпускать меня. Зачем я ей? Зачем она мне?

Палмер замирает, он стоит с приоткрытым ртом, глаза его широко распахнуты. Он шокирован.

— Сукин сын, ты слышал?! Оставь меня в покое!

Задыхаюсь, сквозь слезы, падая на колени, раздираемая ненужной памятью.

— Я…

Уже не слышу, что он там говорит, упираюсь лбом в шершавое ковровое покрытие и обнимаю себя руками. И кричу сорванным, сиплым голосом куда-то в пол.

Как же я ненавижу себя.

Он безмолвно уходит, а приведенный в движение электрический моторчик опускает уличное металлическое жалюзи.

Комната с ракетами становится моей тюрьмой.

Время. Такое неуловимое понятие. Оно то тянется, то бежит, то ускользает сквозь пальцы, оставляя тебя вне его реки. И тогда ты не знаешь ни часы, ни минуты. Дни сливаются, а жизнь, вдруг становится несущественной. Особенно в твоем знании того, что конец один и тот же. Всегда. У всех. И сейчас я не знаю, живу ли я во времени или же меня снова выкинуло. Лента. Сплошная серая лента из полубреда, боли и сигарет.

Губы истрескались, в глотке сухо, а тело влажное от пота. Не понимаю тот кавардак, что воцарился в голове. Все, что мне известно: я открыла глаза, лежу в кровати, и у меня болит все тело. Каждая клеточка трепещет от боли. Стон сквозь сомкнутые губы, бессвязное бормотание и я зарываюсь в одеяло, кладу сверху на голову подушку и плачу. Почему я плачу? Сейчас уже и не разобрать.

Может, это из-за того, что в прошлый раз, когда я открыла глаза, то увидела мать, которая стояла на коленях у моей кровати и упрашивала меня поехать с ней в лечебницу? Она рыдала, а её глаза, цвета пасмурного неба, что я унаследовала, лили слезы по раскрасневшимся щекам.

Или это потому, что Брэдли совсем недавно заходил и шутил невпопад. Мой друг подбадривал меня, совсем по-братски обнимал и гладил мои волосы, успокаивая, что-то ласково шепча на ухо.

Странно, я уверена, что он умер год назад. Но… откуда он в этой спальне?

А сейчас меня разбудил детский плач. Сквозь головную боль и густой туман в мыслях, я протираю глаза и устало беру сына на руки, укачиваю и пою ему колыбельную. Ту же самую, которой мама усыпляла меня до лет пяти:

Резко замолкаю, чувствуя, странную неестественность. Сын на руках смотрит куда-то в потолок, не мигая, шевелит губками и сопит так, будто усердно размышляет о чем-то серьезном. Эта картина заставляет меня улыбаться. Но потом он переводит взгляд на мое лицо, и я вздрагиваю в ужасе от того, какими безжизненными выглядят глаза у моего ребенка. Крепче прижимаю крохотное тельце к себе, только чтобы прогнать наваждение и почувствовать его тепло.

В следующий момент пораженно, еле сдерживая слезы, смотрю на обычную подушку в моих руках. Наваждение все-таки проходит и это причиняет мне еще б о льшие страдания.

Электрический свет рассекает полумрак в комнате, когда Натан в очередной раз прибегает на мои истеричные вопли.

— Нет, его нет! Почему я не могу его обнять?! Дайте мне моего сына! — наверное, мои крики слышит весь район. Как соседи доктора еще не вызвали полицию? По-моему, я впадаю в припадки каждый день.

— Эйприл, успокойся! — он пытается докричаться до меня и осторожно подходит к дальнему углу, где я неудачно прячусь от всего.

Моя голова взрывается болью.

— Прекрати! У тебя же сотрясение будет!

— Отойди от меня, урод! — игнорирую его руки, хватающие за плечи и вновь со всего размаху бьюсь головой об стену. Лишь бы только все это прошло. Эти видения, они меня убивают.

Ему удается оттащить меня от стены, и нагое тело начинает колотить от холода в его руках.

— Иди в кровать, Эйприл. Слышишь? Почему ты сняла футболку, которую я тебе дал?

— Мне было жарко, — думаю, он не понимает моих слов за рыданиями. — Мое солнышко, его нет.

Он молчит, поджимая губы и с жалостью смотря на меня.

— Я знаю…

— Натан, мне плохо, — совсем по-детски, всхлипывая и вытирая соленые дорожки на лице, жалуюсь я. — Больно. Все тело ломает. Больше так не могу. Я умираю. Прошу…

Предвещая мои слова, он резко отрицательно мотает головой. Конечно, этот хренов «рыцарь», «благодетель» никуда не собирается меня отпускать. Он решил, будто таким образом спасает меня, излечивает. Каждый раз я говорю, что уже поздно, но он не слышит и продолжает держать меня взаперти, приносит еду в пластиковых тарелках, внимательно следит пока я не начну есть. Но мне не хочется совсем. Я лишь желаю отсюда выбраться и уйти назад. Вернуться к тому, от чего убежала. Мне не важно, каких демонов он душит в себе, думая, что спасает мою жизнь. Или это страдания по тому, что не смог помочь брату, или та непонятная хрень, что заставляет врачей помогать людям, может он просто извращенец и упивается моей ломкой. Кто знает. Мне плевать. Здесь он держит меня незаконно, это уже уголовное дело. Чертовски везет Натану, что никому давно уже нет до меня дела. А сколько я здесь торчу.

— Дай мне хоть что-нибудь! — вновь повышаю голос.

— Сядь, — спокойно говорит он и тянется к карману джинсов.

Знаю, что там у него. Мне это не нужно. Поэтому, когда он пробует протянуть мне пачку, я взвинчиваюсь, стукаю по его руке, переходя на уже привычный в этом доме крик.

— Достали меня твои сигареты, они не помогают!

От неожиданного удара он разжимает пальцы, и пачка с глухим звуком падает на ковер.