Ульяна Соболева - Лабиринт

А потом сюда зашел, и перемкнуло опять. Не отошел еще. Шум воды услышал — и перемкнуло. Так иногда после бойни раньше бывало. Когда еще бояться умел… потом прошло. Умирать уже было не страшно… и убивать. Терять было нечего.

Теперь вот появилось. Она. Три года назад. И снова страх вернулся. Жуткое ощущение, что если потеряю — начнется ад. Бегал там, стрелял, резал, колол, а сам впервые молился Богу или Дьяволу, чтоб вернуться и живой ее увидеть, нетронутой тварью Ахмедом.

— Ты в порядке? — все так же тихо спросила и раны кончиками пальцев гладит. Нет, я не в порядке. Я в хаосе сам с собой. Я по уши в тебе, маленькая.

Усмехнулся и стал под душ, смывая мыло, чувствуя, как пощипывает ссадины.

— В порядке. Ты иди. Скоро выйду. Там, на кухне, кофе есть. Молоко, правда, не покупал.

Чувствую, что не уходит. Глаза открыл, а она осматривает меня всего, и зрачки расширяются, даже рот слегка приоткрылся и дыхание участилось. Откровенное изучающее любопытство. Невинность вместе с пошлостью юности. Меня от ее реакции уносит. Возбуждение мгновенное, с полоборота и без тормозного пути, до полной потери контроля. От ее взгляда встает и в паху скручивает так, будто секса годами не было.

Она вниз посмотрела и нервно сглотнула. Ее глаза широко распахнулись, и с губ сорвался судорожный вздох. Да, девочка, я большой.

Мгновенно смутилась и посмотрела мне в глаза. Усмехнулся уголком рта, чуть прищурившись. Этот румянец на щеках и лихорадочный блеск в глазах. А меня уже ломит от бешеного желания прижать ее к кафелю и войти в нее. Вот в такую испуганную, мокрую, в моей футболке на голое тело. Почувствовать снова, как тесно обхватывает меня изнутри, очень тесно, усиливая чувствительность в тысячи раз.

Шаг назад сделала.

— Страшно?

Ничего не ответила, шагнула ко мне обратно, в глаза смотрит, и губы слегка подрагивают. Я провел ладонью по ее мокрым волосам, зарываясь в них пальцами, привлекая ее к себе за затылок. Опустил взгляд к тонкой шее и нахмурился, увидев несколько синяков, провел пальцами по нежной коже, спускаясь к ключицам.

— Больно? — очень хрипло, потому что меня лихорадит, когда прикасаюсь к ней, ломает, скручивает изнутри.

— Где? — переспросила она.

— Везде, — опуская ладонь ниже, к ее груди под мокрой футболкой, поглаживая упругую округлость, а хочется сильно сжать, чтоб застонала. До синяков, до отметин. Автографами и подписями. Чтоб самому знать — МОЯ. Понимал, что ночью мог быть еще не в себе и мог срываться, хотя и старался себя контролировать, даже когда казалось, что мое терпение лопается по швам и трещит у меня в мозгах, воет, орет от бешеного желания врываться в нее, как сумасшедший. Но, видно, все же плохо контролировал, если следы на ней оставил.

Я бы руки себе отгрыз за каждый из них.

— Нет, — так же тихо ответила и провела пальцами по моим ресницам, по скулам и по губам. Изучая. И под ее прикосновниями — огонь. Меня снова трясти начинает. От голода. Как подростка.

Стиснул челюсти, давая к себе прикасаться. А она гладит мою шею, плечи. Смело провела по груди, взглядом за пальцами следит с каким-то диким восторгом, и я, мать вашу, боюсь вздох сделать, чтобы не спугнуть.

Спустилась ладонями вниз к моему животу, посмотрела мне в глаза — взгляд потемнел. Никогда не мог определить цвет ее глаз. То светло-голубой, то серый, то зеленью отдает, а сейчас сизый и густой, влажный, как небо перед грозой. Вода на нее продолжает брызгать, и нас окутывает клубами пара. Жарко… над ее верхней губой, пухлой и чуть вздернутой, капельки выступили и мне скулы свело от желания слизать их.

— Горячо?

— Очень, — я вижу, как снова начинают пылать ее щеки, а пальцы исследуют мой пресс, бедра и снова скользят вверх к груди, ладонями по соскам, к шее и волосам. Зарываясь в них, ероша. Уже смелее и настойчивее, и снова вниз. Я каменею под ее ласками. И она вряд ли понимает, что творит со мной. А я, как граната с вырваной чекой — рванет, если пошевелиться. Разнесет мозги к чертовой матери.

— Я про воду, — севшим голосом, сглатывая слюну.

Дарина смотрит мне в глаза, спускаясь ладонями еще ниже, касаясь полоски волос внизу живота.

— А я про себя, — замерла.

— Где горячо? — перехватил руку за запястье.

— Внутри… — и сама член обхватила ладонью.

Выдохнул со свистом и резко прижал ее к мокрому кафелю, опираясь на него руками. Она не шевелит пальцами, а мне кажется, если пошевелит — я кончу. Все тело свело, как судорогой, и по вискам пот катится.

Взял ее за другую руку, жадно целуя ладонь, каждый пальчик.

— Покажи мне, где горячо, — ее губы в миллиметре от моих, и я чувствую, что мне нечем дышать и как саднит в груди. Как появляется невыносимая боль от адского возбуждения и жажда. В горле сухо, а грудную клетку ломит от бешеного сердцебиения.

— Я хочу тебя…

Охренеть, девочка, ты что творишь со мной? Голос такой жалобный, и провела по члену, сжимая ладонь, а я содрогнулся от ласки, сжимая челюсти до хруста.

— Чего ты хочешь? — губами по ее скуле, по шее, дразня указательным пальцем сосок. До взрыва секундная стрелка тикает, меняет неоновые цифры терпения.

— Пальцы твои хочу, — слишком смело, глядя в глаза, и меня уносит, нахрен. Сама не понимает, что творит со мной, маленькая ведьма. Они это, видно, впитывают с рождения. Соблазняет так едко, так нагло и открыто. А как я хочу тебя пальцами, языком, членом. Все хочу. Долго и глубоко. Больно и жестко. Чтоб охрипла. Чтоб это "хочу" искусанными губами повторяла беспрерывно двадцать пять часов в сутки, вместе с моим именем.

— Хочешь? — шепнул на ухо, зажимая мочку зубами. — Сильно хочешь?

— Даааа…

Скользнул рукой под мокрую футболку, между стройных ног, и рывком вошел в нее пальцами. Охнула, цепляясь за мою шею, взгляд поплыл, запрокинула голову и тут же сжалась вокруг них. Сильно. Сотрясаясь всем телом. Оседает со стоном, а я держу и с ума схожу. Бляяя**ь. Так не бывает. Я почти не прикасался. Слишком чувствительная, или я нихрена вообще в женщинах не понимаю.

Все… К черту контроль. Приподнял под ягодицы вверх и резко вошел, тут же накрывая губами ее рот, переплетая язык с ее языком, не давая дышать. Как же там тесно. Так тесно, что меня вот-вот разорвет внутри нее. Она замерла, и я вместе с ней, давая привыкнуть к себе, ломая сопротивление ее плоти легким раскачиванием, целуя губы, шею, ключицы, опускаясь к груди, чтобы дразнить острые соски языком и слышать ее легкие стоны, чувствовать, как расслабляется, как отвечает, выгибаясь навстречу, подставляя грудь под мои губы. Сдираю, нахрен, с нее футболку и прижимаюсь всем телом. Чувствовать всю. Кожа к коже.

Первым толчком глубже, под легкие спазмы ее наслаждения, и она стонет мне в губы, впиватся в мои волосы. Срываюсь, двигаясь в ней быстрее. Всматриваясь в ее лицо, готовый, да, бл***ь, готовый остановиться, если там отразится хотя бы малейшая тень боли. Глаза закатывает, кусает губы. Не кусай, маленькая, дай я. И снова жадно терзать ее рот. Голод адский. Никогда такого не чувствовал. Мне одновременно и жестко ее драть хочется, и любить осторожно, улавливая малейший оттенок любой эмоции. Просунул руку между нами, отыскивая клитор, сильно нажимая, растирая, сатанея от того, как там горячо и мокро, одновременно лаская ртом ее грудь.