AlmaZa - Ловушка для хищника [СИ]

Заринэ, согревшаяся от макушки, до кончиков пальцев на ногах, заснула совершенно счастливой в руках Лео. Она принадлежала ему, он взял её. Теперь он её супруг, пусть не перед Аллахом, а по факту. Он, этот невиданной красоты и силы воин, неприступный, загадочный. Он её, а она — его, и пусть хоть что-нибудь попробует разорвать этот союз, отобрать у неё Лео, она вгрызётся в посмевшего, пусть это будет и сам Аллах. Вздрогнув среди ночи, Заринэ на минуту проснулась, обдумывая эти мысли из сна, в котором Лео поражал бородатого типичного мужчину из её села огненным мечом, и белый тюрбан слетал с отрубленной головы на золотую статую из того храма. А она собирала камни, летящие в неё, и они превращались в цветы, когда опускались в корзину. Заринэ открыла глаза. Какой кошмар… неужели Аллах отказался от неё? Но почему во сне было так спокойно? Она ничего не боялась, потому что рядом был Лео. Так должно быть. Всемогущий хищник, чьи желтые глаза однажды при ней прочертились кошачьим зрачком, она будет его хищницей, следовать за ним везде, всегда, под пули, в холод, в зной, на смерть. И никому его не отдаст.

Горы не хранят тайны, они сами являются таинством земли. Стремясь в небеса, и иногда достигая их, вершины кажутся независимыми и возносящими к величию, но подлинная сила и суть гор в том, что они крепко и глубоко уходят в почву, имея основу в недрах, они выходят из них, сливаясь с ними, никогда не отрываются от них, связанные магматическими артериями, рудными капиллярами. Оторваться от земли пытаются люди, карабкающиеся выше и выше, и забывающие о том, что не становятся птицами или королями, забравшись над головами других. Но смысл достижения вершины в том, чтобы было куда спуститься, потому что пик подъёма не даёт ничего, кроме обзора оставленного внизу, кроме широкого взгляда на то, к чему стоит вернуться, что стоит заметить, если не заметил вблизи. Горы растут и разрушаются, незаметно для человека, годами и веками нарастая или стачиваясь по сантиметру, живут и двигаются, слушают топот ног, проходящий по ним, благословляют или отвергают странников, поддерживают или мешают им. Горы как эмоции на лице мира, если бы повсюду были равнины, это значило бы, что земля не чувствует, не страдает и не радуется, но вот её изборождает рельеф, прочерчивая морщины впадин, мозоли холмов, горбы хребтов и слёзы горных рек, и становится ясно, что мир жив так же, как и любое его отдельное живое создание. Поэтому многие хотят взлететь или забраться под небеса — оттуда виден лик планеты, давшей своей природой шанс существования людям, и часто кому-либо чудится, что узрев его, он поймёт загадку мироздания и смысл собственной жизни. Из этих соображений путешественников и амбициозных скитальцев так манит Тибет, приютивший Эверест, самую непокорную, опасную, притягательную вершину.

Лео, Эн и Хонбин, выросшие на Каясан, достаточно высокой, чтобы приучить к специфике горного бытия и уклада, знали как никто другой, что с высоты рано или поздно всегда приходится спускаться. Они привыкли смотреть на всё, как орлы со своих гнёзд на скалах — дальнозорко, измеряя траекторию полёта и надобность действия, которое тщательно продумано и молниеносно, но никогда не переставали думать и понимать, что на каком бы уровне ты ни находился — у моря, или тысячей метров выше, ты остаёшься самим собой, всего лишь тем, кем родился и кем стал. Высота не даёт преимуществ точно так же, как скорость автомобиля. Какую бы ты ни развил — она не стала твоей собственной скоростью, она всего лишь временная возможность, которой ты можешь пользоваться, покуда исправен мотор и тормоза. Воспитанники Тигриного лога получили в наследство от Каясан только высоту помыслов, стремлений и морали, хотя в последнем этой ночью Лео очень усомнился.

Снег под солнцем немного подтаял, но едва то потеряло свой жар за облачностью, как он кристаллизовался в льдинки от мороза. Облака спустились, любопытно блуждая среди острых каменных шпилей, и казались перьевой оторочкой снежных колпаков, надетых на них. Холод сковал ущелья и перевалы тишиной, чарующе подёрнутой серебристостью инея, образовавшегося вокруг и вдали, до самого горизонта. Как только молочный луч солнца выползал из-за мутной вуали, под ним искрился слепящий порошок, лежащий без ветра спокойной тонкой рясой. Не опознаваемая с дальнего расстояния темная птица с внушительным размахом крыльев спланировала между обрывами. Заринэ проснулась от её пронзительного клича, тревожно разнёсшегося по воздуху, как после эпической битвы, всё ещё сжимая руками того, в чьих объятьях уснула, всё ещё страшась, что иначе может не обнаружить его рядом. После приснившегося сна, персиянка попыталась оправдать себя перед Аллахом, что сонные мысли не принадлежат ей, а приносятся извне, и она за них не в ответе. Сон был непозволительным и святотатственным, но, поскольку обнаруженная по утру реальность соответствовала представлению о желаемом и счастливом, Заринэ стала приходить к выводу, что, на самом-то деле, неправильно исповедовали ислам у неё в селе. Поэтому там было много несчастных женщин, поэтому там бывали неурожаи, трагедии, слёзы — люди её села слишком далеко ушли от заветов Мохаммеда, но теперь, похоже, её забрали истинно и верно понимающие бога. Иначе откуда столько свободы, силы, красоты и радости приносило всё, что они делали? Никогда прежде девушка не видела таких просторов, такой природы. Телевидения на её родине не знали. Лишь в одном магазине седовласого старика стоял старый экранчик, крутивший один канал с новостями о войнах и, изредка, с индийскими фильмами, которые женщинам смотреть не позволяли, но песни порой доносились на улицу, и это были редкие праздничные моменты, когда жёны, матери, дочери и сестры старались выполнять свои дела медленней и тише, дабы послушать веселые и чудесные мелодии далёкой страны.

Лео впервые в горах ночью было так тепло. Он в принципе не был восприимчив к холоду и перепадам температур и давлений, но уют этого сна отличался просто от комфортного сна в одиночестве. Он сразу же почувствовал, что Заринэ проснулась, но поскольку она не шевелилась, не отпуская его, не смел пошевелиться и он. Как вести себя с ней дальше? Как объяснить ей, что к нему лучше не приближаться и не подходить, но так, чтобы не обидеть? Не умея останавливать чужих слез и не умея отговаривать от попыток самоубийства, Лео пошёл на поводу у Заринэ и взял её с ними. А если она будет угрожать убить себя при его отказе спать с ней? Воин почувствовал загнанность, тупик, глухую стену в которую уперся. Заринэ терять нечего и она отчаянная, поэтому воткнуть в себя нож ей труда не составит, а он не выдержит, если это будет из-за него. Если она будет приходить к нему, шантажируя собой, Лео ляжет с ней столько раз, сколько она попросит, и дело уже будет не в утихомиривании тигра. Дело будет в том, что он посчитает себя обязанным делать это. Приближать к себе девушку станет ещё одним его долгом, потому что это приносит ей радость и счастье, а дарить их и есть конечная цель всех подвигов «золотых». Помня кое-что из детства, достаточно, чтобы составить о нём представление и сохранить порожденные в нём комплексы и взгляды на поведение людей, Лео всегда испытывал некоторое отвращение к сексуальным утехам, к любым совокуплениям. Они были грязными, распутными и приносящими боль и несчастья. До определенного возраста он боялся даже представлять их, иначе накатывала тошнота, но постепенно пришла терпимость. В монастыре они изучали тантры и учителя-мастера так грамотно и культурно разъясняли суть физических наслаждений и удовольствий, что к Лео постепенно пришло осознание некоторой необходимости телесного слияния, однако при определенных условиях, и к условиям этим относилась единственная, чистая и взаимная любовь, связь души с душой, без которой ни один половой акт оправдать нельзя. Да и это было для других, не для него — для мирян, а он всё-таки воин-монах, или пусть даже теперь просто воин, но не обычный, а тот, что отказался от собственной жизни во благо человечества. Так было ли ему приятно этой ночью?