Оксана Сергеева - Мажарин [калибрятина]

Это точно. Но из своей комнаты я не выйду, можешь

меня хоть убить. Пристрелить, придушить. Что хочешь делай. Я тебя не боюсь. Мне насрать,

что ты со мной сделаешь, я никуда не выйду.

Не Егора Марина боялась, не этого труса убогого. Он шакал, гиена. Падальщик. Живет по

указке, ни на что сам не способный. Другого она

боялась…

Стэльмах кое-как поднялась с дивана и, прихрамывая, пошла к себе в комнату. Камнем упала

на кровать и лежала в одном положении бесконечное

количество времени. В апатии. Словно в вакууме. Без кислорода, без мыслей, без всего.

Потом она смыла с себя потекшую косметику и переоделась. Надела черное белье, черную

водолазку и черные джинсы.

Серёженька, только не ищи меня, только не ищи, уходи, уезжай. Ты не знаешь, какие они

звери. Ты даже не представляешь. Брось… Забудь…

И знала, что не бросит, не забудет, не уедет, не скроется. Знала, что не бросит…

Даже позвонить ему не могла. Еще до того, как она ушла в комнату, Егор бросил ее телефон

в раковину и включил воду.

***

За окном давно стемнело. Марина так и сидела на кровати в одном положении и смотрела на

белеющую в сумраке дверь. Ждала, что вот-вот она

откроется и начнется ад. Ее персональный филиал ада на земле.

С первого этажа донесся заливистый лай собаки, а через некоторое время комнату медленно

прорезал угол света. Дверь распахнулась, и в проеме

возникла крупная мужская фигура.

— Можно войти? — спросил ледяной голос.

Можно подумать, если я скажу «нет», тебя, сука, это остановит! Разве когда-нибудь

останавливало?!

Марина молчала. Напряглась, став сплошным нервным клубком, и вся собралась внутри,

сжалась.

Харин включил свет, прошел по комнате и встал у кровати. На одной его руке была намотана

металлическая ринговка-кобра, другой он потянулся,

чтобы коснуться Маринкиного лица. Взяв за подбородок, он приподнял ее голову, заставляя

смотреть на себя.

— Я соскучился, — сказал мягко и холодно. — Давно тебя не видел. Целый месяц.

— Убери от меня свои руки, — дернула головой.

— В последний раз я был немного груб с тобой. Прости.

— Немного? И только в последний раз?

— Ты сама виновата. Ты меня разозлила.

— Я не буду спать с тобой, не притрагивайся ко мне.

Он снисходительно улыбнулся:

— Ты всегда так говоришь. А потом соглашаешься.

— Я не соглашаюсь. Ты меня насилуешь.

— Не драматизируй, — снова медленно улыбнулся и присел рядом. — Когда женщина

говорит «нет», это значит — «да». — Кончиками пальцев

погладил ее волосы.

— Не в моем случае. — Съёжилась. От отвращения к этому извергу, во рту пересохло.

— Конечно. Ты особенная. Я всегда это знал. Обещаю, я больше не буду грубым. —

Попытался погладить по щеке, но Марина отклонилась. — Ты

опять злишь меня? Что это? — Вдруг неаккуратно и с треском оттянул ворот водолазки.

Господи... Там же засос мажаринский. Пятнышко чуть заметно, но все равно оно есть.

— Где? — спросила невозмутимо без каких-либо эмоций.

— У тебя пятно на шее.

— Плойкой обожглась. Такое бывает.

— Тебя кто-то трогал? — Металл в голосе. Будто нож, который к горлу приставили.

— Нет.

— Ты мне не врешь?

— Нет.

— Если ты мне врешь, я тебя накажу. — Положил ладонь ей на бедро.

Марина, не сумев выдержать его прикосновения, откинула руку.

— Мне все равно. Можешь хоть убить. Найди себе шлюху, Веня. Эскортницу. Отъ*бись от

меня, в конце концов, — намеренно грязно выругалась.

Харин не мог слышать от нее мат. Это его страшно бесило.

— Мне не нужна эскортница. Мне не нужна шлюха, которую половина Москвы перетрахала.

Мне нужна ты.

Еще недели две назад Маринка с радостью бы заявила ему в рожу, что, пока его не было, ее

тоже половина Москвы перетрахала. Но сейчас она

молчала.

Харин схватил ее за лицо и сдавил пальцами так сильно, что рот приоткрылся — вот-вот

челюсть свернется. Но она не пикнула, не застонала от

боли. Не пошевелилась.

— Если ты с кем-то была, я тебя убью. И его тоже.

— Я ни с кем не была, — сказала, когда он убрал руку.

— А, по-моему, ты мне врешь, — с ледяным спокойствием произнес Веня, поднялся и вышел

из комнаты.

Маринка быстро и поверхностно задышала, приходя в себя после этой атаки. Потом ее

словно что-то подкинуло на кровати, она соскочила и

побежала следом за Хариным.

Он стоял здесь же, в малой гостиной на втором этаже, и что-то тихо спрашивал у Егора. Тот

сидел на маленьком диване со стаканом виски.

Сердце колотилось где-то в горле. В ушах шумело, будто оглушили.

— …ты знаешь? — донеслось до агонизирующего тревогой сознания.

Остановившись за спиной у Харина, Марина помотала головой. Глядя на брата, беззвучно

шевельнула губами:

— Не говори… не надо… пожалуйста… — Неважно, о чем именно Веня спрашивал. Знала

точно: нужно всё отрицать.

Егор скользнул по ней быстрым взглядом, потом долго смотрел на Веню и все-таки

утвердительно кивнул. От этого мелкого жеста у Маринки всё

внутри сжалось. Она застыла без дыхания, словно получив удар в солнечное сплетение.

— Ах ты, маленькая лгунья. — Харин повернулся к ней.

Наверное, когда он разговаривал со своей собакой, в его голосе было больше интонирования.

Бешеный бультерьер, кстати, так и лаял, не затыкаясь,

на первом этаже.

Маринка несколько раз сглотнула, пытаясь пропихнуть нервный ком, мешающий

вдохнуть кислород. Он ей еще нужен, кислород. Она еще

собиралась побороться с этими суками. Хотя у этих двух сволочей есть существенный

козырь — у них нет души. Бездушность — их основной

козырь. Бесчеловечность. Бесчувственность. Поэтому не переиграешь их, не предугадаешь,

никогда не просчитаешь.

Как там Мажарин говорил?

Убиваешь свой страх и работаешь. Никаких эмоций.

Что ж, Веня, давай поиграем. На моих нервах. Фарт явно ни хрена не мой конек, но вдруг

повезет…

— Возьми меня, — бесцветно сказала она. — Я больше не буду тебе перечить.

— Да? А что вдруг случилось?

— Передумала. Ты же сам говорил, что все бабы тупые бл*ди.

— Это точно. И ты тоже тупая бл*дь, раз решила, что кто-то, кроме меня, может к тебе

прикасаться.

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась.

— Разве так просят прощения? — улыбнулся только губами. — Я тебе не верю.

— А как?

— На коленях.

Марина вздохнула и, опустившись на колени, спокойно проговорила:

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась. Я тупая бл*дь.

— Я тебе не верю, — снова сказал он. — Ты не смотришь мне в глаза. Не вижу раскаяния.

Всё это время ее взгляд не поднимался выше его груди. На Харине такая белоснежная

рубашка, что можно ослепнуть.