Элли Кеннеди - Счет

Я подозреваю, это потому, что работа с ними приносила ему радость. А сейчас он пока не хочет чувствовать себя радостным. Он вообще ничего не хочет чувствовать.

Что касается меня, то я чувствую много чего: скорбь, бессилие, злость, которая, в свою очередь, ведет к вине, потому что он все-таки потерял лучшего друга. Мне нельзя злиться на него.

Но сегодня я чувствую себя полной решимости. Я решила, что Дин не может горевать вечно. Рано или поздно он найдет выход из угла, в который загнал себя, а когда это произойдет, я не хочу, чтобы он оглянулся и понял, что потерял важную часть своей жизни.

А «Ураганы» – важная часть его жизни.

Я паркую машину Дина напротив катка и глушу двигатель. Он пил уже четвертую бутылку пива, когда я уходила из дома, где живу с тех пор, как умер Бо. Мне пришлось сказать ему, что его машина нужна мне для того, чтобы съездить за тампонами. Лайфхак: если не хочешь, чтобы тебе задавали лишние вопросы, произнеси слово «тампон», и на этом разговор закончится.

Я вхожу в небольшое здание и иду по коридору, мимо торговых автоматов, к двойным дверям, ведущим к площадке. Стоит мне пройти через них, как в лицо бьет холод. Мальчики занимаются на льду, выполняя какое-то упражнение, где им сначала нужно быстро разогнаться, а потом сильно затормозить. Не совсем понимаю суть, ну да ладно.

Повернувшись, я вижу на трибуне одинокую фигурку. Дакота. Как только она замечает меня, ее лицо озаряется. Я машу ей рукой, а потом поднимаю вверх палец, показывая, что подойду к ней через минуту.

Я подхожу к низкому бортику рядом со скамейкой запасных в тот момент, когда к нему подъезжает Даг Эллис.

– Элли, привет. – Он смотрит на двери. – Дин с тобой?

Я качаю головой, и мой ответ его явно расстраивает. Как и мальчишек, которые узнали меня: я несколько раз ждала здесь Дина, чтобы потом мы могли вместе поужинать. По-моему, они начали ассоциировать мое лицо с помощником тренера, которого боготворят.

Эллис отправляет мальчишек просто покататься, а сам поворачивается ко мне и слушает, не перебивая, как я извиняюсь за отсутствие Дина и заверяю, что он скоро вернется.

– Сейчас он переживает тяжелые дни, – тихо говорю я.

Эллис кивает.

– Он рассказал мне о своем приятеле. В местных газетах тоже об этом писали. Квотербек, да?

Я киваю в ответ.

– Бо Максвелл. Он… – Я вспоминаю сияющие голубые глаза Бо, его озорную улыбку, и мое сердце сжимается. – Он был отличным парнем.

Сглотнув ком печали, я продолжаю:

– Они с Дином были очень близки, так что… да… это было тяжело. Но Дин попросил меня передать вам, что он скоро вернется к работе.

– Он тебя не просил, – говорит Эллис.

Я избегаю его проницательного взгляда.

– Он не посылал тебя сюда, милая, и не говорил, что скоро вернется. – Эллис пожимает плечами. – Но ты бы хотела, чтобы он вернулся.

В моем горле опять встает ком.

– Да, я бы очень этого хотела. – Я снова сглатываю. – Я просто хотела убедиться, что вы еще не против принять его обратно, если… когда придет время.

– Конечно, я не против. – Он кивает в сторону льда. – Вопрос, примут ли они? Детям не нравится, когда их бросают.

– Но они быстро забывают обиды, – напоминаю я.

Хотя, наверное, не все. Когда несколько минут спустя я сажусь на место рядом с Дакотой, становится ясно, что прощение – это последнее, о чем она думает.

– Я больше не нравлюсь Дину, – невыразительным голосом говорит она мне. – И мне он тоже больше не нравится.

Я сдерживаю стон.

– Это неправда, солнышко. Вы оба по-прежнему друг другу нравитесь.

– Нет, не нравимся. Если я ему нравлюсь, тогда почему он больше не учит меня кататься на коньках? И почему он больше не помогает Робби? Он так долго был здесь!

Три недели. Но для десятилетней девочки это, наверное, кажется вечностью.

– Он злится, потому что я не захотела надевать коньки для мальчишек? – Ее нижняя губа дрожит. – Мама сказала, что это было невежливо – заставлять его покупать мне девчачьи коньки. Он поэтому ненавидит меня? Потому что заплатил деньги за коньки для девочек?

И тут она начинает плакать.

О боже. Понятия не имею, что делать в таких ситуациях. Я ей не родственница, я не ее учительница – но мне можно обнять ее? Не навлеку ли я на себя неприятностей, если обниму малышку?

Да пошло оно все! Плевать, если нельзя. Дакота уже захлебывается от рыданий, и ее нужно утешить.

Я обнимаю ее одной рукой и крепко прижимаю к себе. Мое сердце колотится как бешеное, когда следующие двадцать минут я уверяю опечаленную малышку, что мой парень не ненавидит ее.

Всю дорогу до дома Дина в голове снова и снова звучит грубый папин голос.

Я знаю таких, как он. Они не в состоянии справиться с чем-то по-настоящему серьезным: с ударами судьбы, с коренными переломами.

Он развалится на части, как дешевая палатка.

Я начинаю бояться, что папа прав. Но этого не может быть. Просто Дину сейчас очень больно. Он оплакивает друга.

У него идеальная жизнь.

Он платит другим, чтобы те решали его проблемы.

По спине ползет холодок, когда на меня нисходит озарение. Блин, а не этим ли я сейчас занимаюсь? Решаю проблемы за Дина, стараясь позаботиться о том, чтобы за ним сохранили его в место в средней школе, умоляя десятилетнюю девочку простить его за то, что он ее бросил?

Боже, как же я устала! Последние три недели все мое внимание направлено исключительно на Дина. Я пыталась сделать так, чтобы ему стало лучше, переживала вместе с ним. Я забила на учебу. На репетициях появляюсь с воспаленными глазами и измотанная, потому что только и делаю, что ухаживаю за своим пьяным парнем. Проклятье, генеральные репетиции начинаются уже завтра! До премьеры осталось пять дней. Я должна целиком сосредоточиться на спектакле, но едва могу вспомнить, о чем вообще эта пьеса.

Чувство безысходности усиливается, когда я вхожу в дом пятнадцать минут спустя и меня приветствуют оглушительные звуки музыки: стены сотрясаются от Drain You Nirvana . Чудесно.

Дин сидит на диване в гостиной, в одной руке сжимая бутылку пива, второй барабаня пальцами. На нем одни штаны, но даже впечатляющий вид его обнаженной груди сейчас не в силах успокоить мои разбушевавшиеся нервы.

– Дин! – кричу я сквозь музыку.

Он не обращает на меня никакого внимания.

Я хватаю пульт с кофейного столика и выключаю музыку. В комнате повисает тишина, и светловолосая голова Дина поворачивается в мою сторону, на его лице недоумение.

– Привет, детка. Не заметил, что ты пришла.

– Привет.

Я сажусь на краешек дивана и осторожно вытаскиваю бутылку из его руки. К моему удивлению, Дин даже не сопротивляется. Похоже, он не пьян в стельку, потому что его язык не заплетается.