Люсинда Райли - Свет за окном

– Да, это так, – отозвалась Эмили, совсем обескураженная этим удивительным разговором.

– Значит, мадемуазель, вы живете в шато?

– Нет, – ответила она. От его прямоты ей было не по себе. – Сейчас я живу в Париже.

– У меня там столько друзей! – радостно сообщил он. – Когда-нибудь я рассчитываю пожить во Франции подольше, но сначала нужно утвердить свою профессиональную репутацию дома. Добыть Шагала не удалось, владелец оказался несгибаемым, к сожалению. А ведь если бы удалось, это могло стать первым моим шагом к высшей лиге артдилеров!

– Сочувствую вам.

– Спасибо. Ну ничего, как-нибудь я это переживу. А что, не висит ли у вас в шато какое-нибудь бесценное полотно, от которого вы не прочь избавиться? – с иронией в голосе осведомился Себастьян.

– Не знаю, – честно ответила она. – Оценка картин и прочего – в списке моих задач.

– Уверен, вы прибегнете к услугам самых авторитетных парижских экспертов. Но если вдруг здесь на месте вам понадобится знающий человек, то я к вашим услугам. – И пока официант ставил перед ним тарелку с заказанным им «крок-месье», бутербродом с сыром и ветчиной, достал бумажник и протянул Эмили свою визитную карточку. – Я специалист. Если хотите, пришлю отзывы клиентов.

– Вы очень любезны, но этими вопросами ведает наш семейный нотариус, – охладила его напор Эмили.

– Разумеется, – легко согласился он, разлил по стаканам розовое вино, отщипнул от своего бутерброда и сменил тему. – А в Париже вы чем занимаетесь?

– Работаю ветеринаром в крупной клинике в квартале Марэ. Платят мало, но я люблю свою работу.

– Вот как? – Себастьян вскинул бровь. – Кто бы мог подумать, учитывая, из какой вы семьи… На ум сразу приходит скорее что-то гламурное… если уж так хочется работать.

– Да, именно это всем в голову и приходит. Извините, мне в самом деле пора, – Эмили торопливо махнула официанту, чтобы принес счет.

– Простите меня, Эмили, я сказал пошлость, – спохватился Себастьян. – Я имел в виду, какая вы молодец! Ну правда, и в мыслях не было вас оскорбить!

Эмили овладело страстное желание убраться подальше от этого человека и его навязчивой болтовни. Она полезла в сумочку за кошельком, достала несколько франков, положила на стол.

– Рада была познакомиться. – Она подхватила Фру-Фру, быстрым шагом покинула террасу и, чувствуя, что до смешного выбита из колеи и вот-вот разревется, заторопилась вниз по ступеням.

– Эмили! Прошу вас, Эмили, подождите!

Не обращая внимания на оклик, она решительно шла к машине, пока Себастьян не поравнялся с ней.

– Послушайте, – запыхавшись, произнес он и продолжил, подстроившись к ее шагу: – Послушайте, мне ужасно стыдно, если я вас обидел. Кажется, у меня прямо талант брякнуть не то, что надо. Скажу только, если это послужит мне оправданием, что я тоже отягощен наследством, включая полуразвалившийся дворец на йоркширских пустошах, который намерен реставрировать и спасти, хотя на какие деньги, совершенно непонятно.

Они дошли до машины, и Эмили поневоле пришлось остановиться.

– Так почему вы его не продадите?

– Потому, что это наследие предков. Звучит высокопарно, и объяснить это сложно, – он пожал плечами. – Нет, я не стараюсь выжать у вас слезу, я просто хочу сказать, что знаю, каково это, когда на тебя давит прошлое. Мы с вами в одной лодке.

Эмили молча рылась в сумочке, ища ключи от машины.

– Но поверьте, я вовсе не заискиваю перед вами, – продолжал Себастьян, – а просто пытаюсь выразить сочувствие и понимание.

– Благодарю вас. – Ключи наконец нашлись. – Но теперь мне пора.

– Вы простили меня?

Она повернулась к нему, сама расстроенная тем, что оказалась так уязвима.

– Дело в том, – решившись объяснить свое поведение, Эмили охватила взглядом раскинувшийся внизу зеленый простор, – дело в том, что я хочу, чтобы обо мне судили по заслугам.

– Я вас понимаю, очень хорошо понимаю, правда! И не буду вас больше задерживать. До свидания. Очень рад нашему знакомству, – Себастьян протянул руку для рукопожатия. – Удачи!

– Спасибо. Всего доброго. – Эмили открыла дверцу, опустила усталую и сердитую Фру-Фру на пассажирское сиденье, села сама, завела мотор и медленно покатила вниз, не в силах взять в толк, что ее так вывело из себя. Ну, может быть, ей, привыкшей к строгостям французского протокола, диктующего правила поведения при первой встрече, открытость Себастьяна показалась несколько неумеренной? Однако, напомнила она себе, похоже, он просто старался быть дружелюбным. Это у нее проблемы, не у него. Он наступил на больную мозоль, задел чувствительное место, вот она и взвилась. Она смотрела, как в нескольких метрах впереди он спускается по холму, и сгорала от смущения и стыда.

Ей тридцать лет от роду, владения де ла Мартиньересов принадлежат ей, она вправе делать все, что ей вздумается. Не пора ли уже наконец научиться вести себя как взрослая женщина, а не как капризный подросток?

Поравнявшись с Себастьяном, она сделала глубокий вдох и опустила стекло.

– Раз уж вы приехали сюда, чтобы взглянуть на шато, Себастьян, глупо было бы этого не сделать. Садитесь, я вас подвезу.

– В самом деле? – Себастьян удивился, это было ясно и по голосу, и по лицу. – То есть, конечно же, я очень хочу его осмотреть, очень, особенно если рядом человек, который там как дома… то есть он там дома и есть.

– Ну так садитесь, – и она потянулась через сиденье, чтобы открыть дверь.

– Спасибо. – Он уселся, захлопнул дверь, и машина снова тронулась вниз по склону. – Мне ужасно совестно, что я вас расстроил. Вы точно меня простили?

– Себастьян, – вздохнула она, – вы не виноваты. Это моя вина. Любое упоминание моей семьи в этом контексте производит действие, которое психологи называют эффектом спускового крючка… Мне следует научиться с этим справляться.

– У каждого из нас, пожалуй, куча таких крючков, в особенности если в предках личности масштабные, сильные и успешные.

– Да, у моей матери характер был очень сильный. Теперь, когда ее нет, в жизни многих людей образовалась… пустота. И вы правы, жить с этим совсем не так просто. А уж я-то всегда знала, что не смогу.

Кажется, два бокала вина развязали ей язык. Но почему-то вдруг делиться с ним совсем не показалось ей неуместным, а напротив, волновало и щекотало нервы.

– А вот я о своей матушке такого сказать не могу… Она, впрочем, настаивала, чтобы мы называли ее по имени, Виктория, – сказал Себастьян. – Я ее, знаете, толком даже не помню. Она родила нас с братом в коммуне хиппи, в Штатах. Мне было три, а брату – два, когда она привезла нас в Англию и преподнесла деду с бабкой, пожила с нами некоторое время и снова уехала. И с тех пор от нее ни слуху ни духу.