Люсинда Райли - Свет за окном

– Господи, Себастьян! – ахнула Эмили. – Так вы даже не знаете, жива ваша мать или нет?

– Увы, да, не знаю – но бабушка сделала все, чтобы мы отсутствия матери не замечали. Мать оставила нас так рано, что бабушка заменила ее полностью, во всех отношениях. И откровенно говоря, столкнувшись с матерью в переполненной людьми комнате, я не смог бы ее узнать.

– Да, с бабушкой вам повезло, но все равно это очень печально. И вы даже не знаете, кто ваш отец?

– Не знаю. Или, если на то пошло, один ли он у нас с братом… Мы очень с ним разные… – Себастьян помолчал, глядя в пустоту.

– А деда вы знали?

– Он умер, когда мне было пять лет. Человек он был достойный, во время войны служил в Северной Африке, был там ранен и по-настоящему от ран не оправился. Так что бабушка потеряла и дочь, и обожаемого мужа. Наверное, держаться ей помогало то, что на руках внуки. Вот она была женщина замечательная, кремень до семидесяти восьми, до самого конца, лишь неделю одну проболела и оставила нас… Таких больше не делают… – печально проговорил он. – Простите! Наверное, я слишком много болтаю.

– Напротив, это утешительно – знать, что есть люди, которым тоже в детстве досталось. Я порой думаю, – Эмили вздохнула, – что иметь прошлое так же плохо, как совсем его не иметь.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул Себастьян и рассмеялся. – Послушайте, кто бы нас слышал со стороны! Любой решил бы, что две испорченных, погрязших в роскоши привереды сетуют на свою судьбу! Давайте признаем, нам не приходится просить подаяния!

– Да уж. Именно так всякий бы и решил. Особенно обо мне. И почему нет? Они же не знают, что под поверхностью. Посмотрите-ка, – она взмахнула рукой, – вон наше шато, там, внизу.

Себастьян посмотрел на элегантное бледно-розовое здание, уютно устроившееся в долине, и присвистнул.

– Красота – в точности как описывала мне его бабушка. И резкий, надо сказать, контраст с нашим фамильным домом на унылых, продуваемых всеми ветрами пустошах Йоркшира. Впрочем, истины ради должен заметить, что скудный ландшафт делает Блэкмур-Холл по-своему выразительным.

Эмили свернула на длинную подъездную дорожку, которая вела к шато, и припарковалась за домом. Они вышли из машины.

– А у вас точно есть время показывать мне дом? – глянул на нее Себастьян. – Я ведь могу приехать в другой день.

– Нет-нет, сегодня как раз хорошо. – И Эмили с Фру-Фру на руках зашагала к шато, а Себастьян последовал за ней.

Из вестибюля она повела его по комнатам. Он то и дело замирал – то перед картиной, то перед столиком или бюро, то перед обширной коллекцией фарфоровых безделушек, которые собирали пыль на каминных полках. В комнате окнами на восток – в доме она называлась утренней гостиной – Себастьян с ходу решительно подошел рассмотреть поближе одну из картин.

– Вот эта очень напоминает мне картину «Luxe, Calme et Volupté», которую Матисс написал в 1904 году, когда останавливался в Сен-Тропе. Манера похожа, пунктирная. – Не касаясь красочного слоя, Себастьян кончиками пальцев погладил поверхность полотна. – Хотя здесь – только пейзаж, скалы и море, фигур нет.

– «Роскошь, покой и наслаждение», – повторила Эмили. – Я помню, как отец читал мне это стихотворение Бодлера. «Там красота, там гармоничный строй, там сладострастье, роскошь и покой…»

– Да! – повернулся к ней Себастьян, обрадованный, что она понимает, о чем речь. – «Приглашение к путешествию» Бодлера подтолкнуло Матисса к написанию этой картины. Теперь она висит в Национальном музее современного искусства в Париже. – Он снова обратился к полотну. – Она не подписана, насколько я вижу, если, конечно, подписи нет на обороте. Но возможно, это что-то вроде пробного этюда. Особенно учитывая тот факт, что Матисс, живя в Сен-Тропе, работал именно в этой стилистике – пуантилизме. А Сен-Тропе отсюда в двух шагах, верно?

– Отец был знаком с Матиссом, они встречались в Париже. Очевидно, тот посещал вечера, которые отец устраивал для творческой интеллигенции города. Я знаю, что он высоко ценил Матисса и часто о нем говорил, но чтобы художник сам бывал здесь, в шато, ни разу не слышала.

– Подобно многим творцам, Вторую мировую войну Матисс провел на юге, подальше от грохота пушек. Матисс – это моя страсть, – Себастьян только что не дрожал от возбуждения. – Можно я сниму ее со стены, взгляну, нет ли чего на обороте? Какого-нибудь посвящения? Художники часто делают дарственные надписи, когда преподносят картины щедрым благотворителям – таким, как ваш отец.

– Да, конечно.

Эмили подошла ближе. Себастьян взялся за раму картины и осторожно снял ее с гвоздя, обнажив темное пятно невыгоревших обоев. Осмотрев картину с обратной стороны, они ничего там не обнаружили.

– Это не конец света, – утешил ее Себастьян. – Конечно, будь она подписана, это упростило бы дело, а так придется провести экспертизу, чтобы доказать, что это действительно работа Матисса.

– Вы в самом деле думаете, что это он?

– Учитывая упомянутые вами обстоятельства и наличие фирменного пунктирного мазка, с которым Матисс экспериментировал в период написания этой картины, я бы сказал, что вероятность очень высокая. Но, разумеется, это должны подтвердить эксперты.

– И если это и правда Матисс, какова ценность картины?

– Поскольку подписи нет, я остерегусь делать прогнозы. Матисс, знаете ли, был чрезвычайно плодовит и жизнь прожил долгую. А вы что, намерены картину продать?

– Это еще один вопрос в моем списке, – устало пожала плечами она.

– Что ж, – Себастьян аккуратно вернул полотно на стену, – у меня есть знакомства среди людей, которые могут квалифицированно установить авторство, но, думаю, ваш нотариус предпочтет обратиться к своим. Как бы то ни было, благодарю вас за то, что показали мне ваш чудесный дом.

– Ну что вы, – ответила Эмили и пошла к выходу из гостиной.

В вестибюле Себастьян остановился.

– Послушайте, помнится, бабушка упоминала о замечательной библиотеке, полной старинных книг. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь. – Эмили поняла, что во время тура по дому каким-то образом упустила библиотеку. – Библиотека вон там. Пойдемте, я покажу.

– Благодарю вас. Надеюсь, я не слишком назойлив.

Войдя в библиотеку, Себастьян ахнул.

– Ну и ну, – выдохнул он, медленно обходя полки. – Это в самом деле нечто поразительное. Бог знает, сколько тут книг! Вы хоть знаете? Пятнадцать тысяч томов? Двадцать?

– Представления не имею.

– Они описаны? В каком порядке стоят?

– В том, который предпочитал мой отец, а до него – дед. Собрание зародилось около двухсот лет назад. Но самые свежие приобретения отец описал. – Эмили указала на кожаные папки, которые стояли в ряд на письменном столе.