Ульяна Соболева - Отшельник

*1 — А.С. Пушкин. Признание

Я смотрела на Кристину, сжимая в руке конверт, и чувствовала, как что-то обрывается. Словно натянутые до предела струны. Одна за другой. С отвратительным скрипом-треском. Я слышала беспрерывно повторяющийся звук падения. Словно я падаю на камни и разбиваюсь-разбиваюсь-разбиваюсь.

— Я хочу с ним поговорить! Где он? Пусть он мне это скажет в глаза!

Ведьма пожала плечами, глядя на меня, как на насекомое, посмевшее ползать где-то у ее ног. Притом она уже имеет полное право это насекомое раздавить в мокрое пятно.

— Она хочет. Здесь больше никому не интересно, чего ты хочешь. Тебя выставили за дверь. Пигалица несчастная. Наконец-то у хозяина открылись глаза на тебя ущербную. Не его ты полета птица. Не достать тебе до такого, как Огинский. Размечталась, да? А он тебя взашей, как и всех шлюх своих.

Плюет каждое слово мне в лицо, и кажется, ее слюна шипит на моей коже, как кислота. Она жалит и глаза триумфом светятся, блестят. У нее в голове явно играет победный марш, а в моей набирает аккорды реквием. Как и всегда в минуты дикого отчаяния я слышу, как усиливается крещендо хаоса из боли и нежелания принимать правду. Только раньше я готова была на что угодно, лишь бы вырваться из этого дома… а сейчас я вдруг поняла, что хотела здесь с ним остаться, и это он дал мне надежду на сказку, разукрасил для меня декорации, отдирижировал мелодию счастья, чтобы потом поднести к картонному золоту горящую спичку и все сжечь дотла вместе со мной. Я пока не хотела в это верить… я пока не осознавала, что меня подожгли.

Выскочила из своей комнаты и решительно направилась к нему. Сама. Не было во мне в эту секунду ни гордости, ни самоуважения. Я не верила ей. Я не верила, что он мог со мной вот так поступить. После того, как утопил в себе, вышвырнул умирать за пределами его жизни? Прямо на камни. Птица не его полета, которую он потянул за собой в небо, а потом сломал ей крылья и швырнул о землю. Пусть ломает их лично, а не посылает ко мне эту тварь. Я хотела это услышать от него. Пусть он растопчет меня сам.

Но в коридоре мне преградил дорогу Антон. Ведьма пришла не сама — помощь привела. Смешно. Против меня выставили охрану. Только внутри все больнее становилось — Антон не подчиняется приказам прислуги, и если он здесь, то ему приказал Огинский. Когда я представила, как Роман, сидя за столом, между разговорами по сотовому отдает распоряжение выставить меня вон так, между прочим, у меня начало темнеть в глазах. Я словно видела картину, как шикарный дьявол, источающий дорогой запах парфюма, сидит за столом, откинувшись на спинку кресла и покачиваясь в нем в разные стороны, вдруг вскидывает голову.

«Кстати, можешь выбросить на помойку мою игрушку и заказать новую. Та мне надоела». Захотелось ворваться в его кабинет и плеснуть виски в лицо. Заставить посмотреть на меня, заставить встретиться со мной взглядом.

— Вам запрещено входить в его комнаты и кабинет. Ваши вещи будут собраны в ближайшее время, и машина будет ждать вас внизу. Я прошу вас добровольно покинуть пределы этого дома и ожидать во дворе.

Каждое слово, как выстрел в спину, как равнодушная казнь. Только приказ «пли» отдал тот, кто даже не соизволил на эту казнь посмотреть. Меня это убивало больше, чем все происходящее.

— Нееет. Вы все врете! Он не мог! Врете!

У меня начиналась истерика и все холодело внутри, покрывалось инеем, замирало сердцебиение. Я все еще не хотела верить никому из них, даже Антону. Мне снится какой-то дурной сон, и я скоро проснусь. Они сговорились. Они ведь могли сговориться против меня.

— Я хочу с ним поговорить. Дайте пройти. Пусть скажет мне сам! Что вы стали здесь, как истукан? Вы охраняете его от меня?

— Не усложняйте. Вам ведь не хочется, чтоб вас отсюда выволокли силком? Я имею и такой приказ.

— Чей приказ?

— Хозяина этого дома. Вас не хотят слышать, не хотят принимать у себя, не собираются ничего объяснять. Ваши услуги стали неактуальными на данный момент. В вашем контракте это прописано. Вы можете перечитать. Более того, вам уплачены все издержки и даже начислена сумма за моральный и физический ущерб. Истерики несите за порог этого дома, здесь они никому не интересны.

Я смотрела на него и не верила ни своим ушам, ни глазам. Совершенно равнодушно, так, словно я действительно какой-то мусор. Я разодрала конверт и на пол высыпалось все его содержимое. Документы, чек, несколько листов, сложенных вдвое.

Наклонилась и подняла свой паспорт, положила в карман. А чек… я просто прошла по нему, вскинув голову и сжимая пальцы в кулаки, раздирая кожу на ладонях. Подонок заплатил мне, как обычной шлюхе. Никаких сомнений не оставалось. Больше обманывать себя и искать какие-то оправдания смысла уже не имело. Впрочем, это моя вина, что я верила в нечто другое. Огинский ни разу не говорил, что я для него нечто большее. Большим захотела быть только я.

— Куда меня отвезет такси?

Тяжело дыша и глотая слезы, чувствуя, как они стекают где-то по внутренней стороне век, щек и горла. Невидимые и ядовитые, как серная кислота.

— В аэропорт. Господин Огинский оплатил вам дорогу домой.

— Как это благородно с его стороны. Все можно оплатить.

А цену на воздух он не назначил? Сколько стоит каждый вдох, который я не сделала? Развернулась и пошла к лестнице. Каждый шаг, как будто у меня на ногах стопудовые гири. Ступаю, а мне кажется, я и с места не сдвинулась, и хочется одновременно и бежать, и вернуться, биться в дверь проклятого кабинета и кричать совершенно бесполезное «почему?». Совершенно никому не нужное, на которое никогда не будет ответа, потому что чудовище наигралось. Все. Спектакль окончен. Контракт подошел к концу, меня рассчитали, как и любой обслуживающий персонал. Одно только непонятно, зачем тогда было выгонять свою мать, зачем было мне говорить… все эти проклятые и фальшивые слова. Каждое из них оказалось ложью! Нет, он не монстр и не чудовище — он бесчувственный, циничный подлец.

— Никогда не верь словам, солнечная девочка, верь только поступкам.

И он сказал это не просто так. У Огинского ничего не бывает просто. Он все и всегда продумывает. И от боли вдруг стали ватными ноги и руки, вцепилась в поручень лестницы. Боже, я не преодолела и половину ступеней, а кажется, что я уже вечность умираю на этом блестящем мраморе. И всем на это наплевать, а кто-то даже тихо злорадствует. Я словно видела, как они затаились за дверями спален и смотрят, как я покидаю этот дом. Ну и плевать. Как всегда, плевать. Какая мне разница, что они думают.