Ульяна Соболева - Отшельник

Какая разница, если я даже не знала, что думал все это время он, играя в очередной квест. В очередную игру, где я оказалась просто трудновыполнимым уровнем и тем не менее взятым и пройденным. К горлу подкатил комок горечи от едкого желания закричать, как я его ненавижу. Но вместо этого я спустилась вниз, задыхаясь, слыша собственную одышку и чувствуя все ту же тяжесть в ногах. Вот как бывает, вроде хотите чего-то от всего сердца так сильно, что думаете только об этом, а потом получаете и содрогаетесь от той боли, что вам это принесло. Я вышла на улицу и, вдохнув свежего воздуха, почувствовала, как сильно сдавливает ребра. Слезы душат, но не текут. Кажется, что они решили раздавить меня и уничтожить, как и тот, кто их породил.

— Машина уже ожидает!

Раздался голос Антона сзади. Я ускорила шаг к машине. Желание убраться отсюда вернулось с новой силой, только теперь к нему примешалась боль — неразбавленная, острая, как яд.

Не знаю, почему обернулась на дом, прежде чем войти в машину, на его окна. И замерла, увидев, как он провожает меня, глядя из-за шторы. С сигарой в зубах, смотрит вниз.

Одними губами:

«Ненавижу! Будь ты проклят!»

И тут же он задергивает штору. А я сажусь в такси. Нет ни слов, ни слез. Ничего нет. Внутри выжженная пустыня и потрескавшаяся и пересохшая земля, покрытая инеем.

Наверное, я повзрослела именно в этот момент. Не тогда, когда вдруг поняла, что друзья детства могут быть просто тварями, которые тебя использовали, а человеческая жизнь покупается и продается. Даже не тогда, когда я стала женщиной вопреки собственной воле и самым жестоким способом. Все это я все же могла, оказывается, принять и пережить. Больнее всего оказалось почувствовать себя счастливой, поверить тому, кому верить нельзя, отдать ему свою душу, прикрывая ею его истерзанную и больную. А потом понять, что меня отработали и просто списали за ненадобностью.

В меня действительно сыграли, как в кукольный театр. Кукловод оборвал все нитки с мясом.

Всю обратную дорогу я смотрела в окно на цветущие деревья, на пробившуюся светло-зеленую траву и листву. Кажется, прошла целая жизнь с момента, как я ехала сюда. Жизнь, которая оказалась полнее и насыщенней всей моей предыдущей. Мне всегда казалось, что в моменты тоски и дикого отчаяния небо непременно должно затянуться тучами, должен греметь гром и сверкать молнии. Ничего подобного. Светило солнце, пели птицы, и небо было ясным без единого облачка. Тепло, даже жарко, и щеки греют солнечные лучи, щекочут мокрые ресницы, влажные щеки. Потому что они таки текут по лицу. Проклятые слезы, которых он не достоин. Ни одной из них.

Я впала в странное состояние, когда прекрасно осознаешь все, что происходит, но тебе на это совершенно наплевать. Все по инерции, все на каком-то чудовищном автопилоте. Одно только радовало — я скоро увижу маму и Митю. Они должны были уже вернуться домой… домой… домоооой! Это слово эхом пульсировало в голове. Мне казалось, там я смогу начать собирать себя по кусочкам и забывать. Больше всего я мечтала забыть, как он смотрел на меня, как на единственную женщину во всей вселенной, как шептал мне пошло-сладкие слова, от которых кружило голову и дрожали колени. От которых я становилась невыносимо счастливой. Я решила, что это надолго, я поверила в каждую ложь, в каждую ласку, в каждую боль в его глазах. Именно за это я и ненавидела его… из-за боли, в которую заставил поверить, из-за которой я впустила его в свою душу.

Неужели все было игрой? Неужели можно так играть?

Я всхлипывала на каждом вдохе и не разжимала пальцев. Оказывается, любить — это не просто больно. Это адская агония. Я была счастливой, когда его ненавидела. Ненавидеть намного лучше, чем любить…

Я шла по коридору к встречающим, тянула за собой чемодан и не понимала зачем. Мне ничего от него не нужно. Надо было оставить его там возле такси, но я была в шоковом состоянии и еще не могла думать, не могла изводить себя воспоминаниями о каждом сказанном слове. Я лишь хотела увидеть маму и брата. Увидеть и понять, что все было не напрасно, что я смогу собрать себя потом по осколкам, склеить в нечто похожее на меня саму и попытаться жить дальше. У меня еще не было опыта, я никогда не любила мужчину… я еще не понимала, что от этой болезни нет лекарства. Что эта агония будет бесконечной и без облегчения. Что дальше без него мне станет еще хуже.

А потом меня накрыло по новой… накрыло, когда я увидела маму среди встречающих. Такую маленькую, потерянную, словно выбитую из реальности чем-то своим болезненно необъяснимым. Вся в черном и кружевной платок на голове. Я остановилась и не смогла идти дальше. Просто не смогла пошевелиться.

Мне становилось нечем дышать с каждым новым вдохом, с каждым выдохом. Я увидела, как над нами витает черной паутиной безысходное и жадное до чужой боли нечто, поглощая все, что может радовать человека. Оно уже сожрало ее и несется ко мне на огромной скорости, вытягивая щупальца и открывая беззубый рот в жажде поглотить меня всю. Горе. Его ощущаешь каждой порой своего тела, оно просачивается через них и обволакивает всю меня изнутри. Стискивает сердце и давит с такой силой, что только рот можно открыть, а на закричать боль силы уже не оставила.

Мама заметила меня, но ее взгляд вспыхнул и тут же погас. Когда то «нечто» намного сильнее даже радости от встречи с дочерью, когда оно сожрало все, что может принести облегчение, и оставило только себя саму. Глаза мамы заволокло пеленой, как туманом. Я отрицательно качала головой, а она продолжала смотреть и обреченно мне кивала. Я не хотела в это верить. Нет. Такого не могло случиться с нами. Мы не могли его потерять. Она просто отвезла его в больницу и нервничает, а я утешу ее, что врачи смогут Мите помочь. Так было всегда. Это работало. Она боялась — я утешала, и как-то все обходилось. Он выживал и возвращался домой. Мы не заметили, как уже прошли все люди, не слышали, как объявляют о прибытии новых рейсов, не видели ничего кроме друг друга. Потом я медленно пошла к ней, осознавая, что моя боль ничто в сравнении с ее невыносимой болью. Я потеряла брата… а она потеряла кусок своего сердца. Больший кусок, потому что в силу болезни Митя был ей ближе. Потому что мама мало походила на себя прежнюю. От нее почти ничего не осталось. Худая, изможденная, с запавшими глазами она, скорее, напоминала мумию. Я бросила чемодан и прижала ее к себе. Без слов, просто стиснула ее тело.

— Когда? — голос охрип, и я его плохо узнавала.

— Неделю назад.

Это был еще один удар. Жестокий по своей силе и оглушительный. Я судорожно глотала воздух, пытаясь после него оправиться.

— Значит… я его не увижу?

Пальцы мамы сжались сильнее на моей спине. Значит, не увижу… значит, даже не попрощалась.