Райли Редгейт - 7 способов соврать

В них каждое слово с любовью прочитано

на все лады, уголок каждой страницы обтрепан от частого пролистывания.

Я забираюсь к нему на узкую кровать. Мы сливаемся в тесном объятии,

двухрядное движение на однополосной дороге.

Я поглаживаю его по подбородку; пальцы колет щетина.

Он убирает мои волосы. Что ты им сказала?

Ночую у Оливии. Не знаю. Мы должны открыть им правду.

Ты говоришь это в восьмисотый раз, Джун.

В восемьсот первый.

Я приникаю к нему всем телом. Он – раскаленная жаровня,

жарит меня немилосердно.

От него пахнет яблоком и чуть-чуть алкоголем. Я переплетаю свои ноги с его ногами.

Я знаю, что должны, говорит он. Но ты-то сама хочешь им сказать?

Конечно, нет. Он вздыхает, и его грудь медленно оседает под моей ладонью. То-то и оно.

Ну да. Я губами вожу по его ключице, по шее. Он урчит от удовольствия.

Я так рад , шепчет он. Признание. Рад за нас. Знаешь, как дурак, постоянно думаю о будущем.

Удивленная, я приподнимаю голову. Это что-то новенькое. Дэвид живет настоящим. Дэвид – приземленный прагматик. Дэвиду не свойственно давать волю фантазии и воображению.

Откуда это взялось?

Я тоже , шепчу я, а сама недоумеваю.

Я все время представляю, как ты окончишь университет и мы отправимся в путешествие. Посетим Бразилию, Индию.

Я улыбаюсь. Вопросы растворяются в мареве счастья и надежды.

Грецию , добавляю я сонным голосом. Олимп .

Мир здесь, с нами, в этой постели. Состеганные воедино континенты,

космос под изголовьем.

Он водит пальцем по моему запястью – фигурист, лениво выписывающий восьмерки. Венеция. Комната как эта, запах моря. Аляска. Мерцающие свечи, разгоняющие восемнадцатичасовую ночь.

Великая китайская стена , говорю я. Стоунхендж. Сиднейская опера.

Он целует меня. Блаженство. И он снова целует меня. Блаженство.

Среда. Светает. Воздух холодный и сырой, как высохшие слезы.

Осень дает свой последний бой. (Запахи крошащейся живицы, давно потухшего костра и холодного солнца.)

Я выхожу от него и направляюсь домой. В небе бледное солнце – это похоже на сон.

Толкаю массивную дубовую дверь;

мои шаги неслышно стелются по деревянным половицам,

как разбросанные в беспорядке сухие лепестки.

Я хватаю свой рюкзак и останавливаюсь в холле. На лестнице материализовались родители.

Стоят как каменные часовые;

В их глазах незнакомая краснота.

Отец: Джунипер, дорогая, нам нужно поговорить.

Но мне пора в школу.

Мама: Вчера вечером ты забыла сумку со сменной одеждой. И я позвонила Оливии .

У меня леденеют руки и ноги. Я… это… объясню после школы.

Джунипер…

После. Я поворачиваюсь и на дрожащих ногах выхожу из дома. Словно контуженная.

Три урока глубоких раздумий ни к чему не приводят. Они заметили. Наконец-то спросили.

Я оттолкну их? Снова спрячусь в коконе лжи?

На перемене прохожу мимо его кабинета. Заглядываю в открытую дверь,

вижу, как он отряхивает руки от мела.

На долю секунды он встречается со мной взглядом.

Будто чья-то рука сдавила горло,

лишив меня способности говорить, дышать.

Должно быть, у меня на лбу выкалена безобразными огненными буквами надпись – Я им расскажу .

Ускоряя шаг, я иду дальше по коридору.

В среду зарядил дождь – льет и льет. Я не в силах сосредоточиться на уроках, наблюдаю, как капли скатываются по стеклу. Я почти не сплю с понедельника, когда по школе разлетелся слух про Лукаса. Джунипер я, естественно, сдать не могу, но что же делать, если знаешь, что это ложь? Лукас этого не заслуживает. Да и Норман – тоже, хотя он очень неприятный тип, каких еще поискать.

Гарсия всю неделю упорно избегает моего взгляда, а я стараюсь не воображать рядом с ним Джунипер. Они были бы потрясающей парой, что меня напрягает в десять раз сильнее. Я не рассматриваю преподавателей как возлюбленных или даже друзей. Для меня они существуют в своем собственном измерении: на шестиметровом пространстве перед классом, где они всезнающи и всемогущи, откуда они управляют нашими жалкими жизнями. Во внешнем мире их просто не бывает.

Но с воскресного вечера я все пытаюсь представить, как бы я общалась с Гарсией, будь он нашим ровесником. О чем бы мы говорили: о жизни, о своих увлечениях, о будущем? Как-то непривычно оценивать его через такую призму.

Хотя, полагаю, Джунипер, поскольку она перевелась из его класса, не знает Гарсию как всеведущего учителя. И это меня успокаивает больше, чем что-либо.

Дождь все еще льет, когда я добираюсь до дома. Я закрываю дверь, прячась от его заунывного стука, и вздыхаю.

Сегодня у меня ноет голова. Кэт последний раз я видела мельком в понедельник, и тогда вид у нее был пугающе оцепенелый. С тех пор о ней напоминают лишь сообщения на автоответчике, оставленные вчера и теперь вот сегодня: Уведомляем вас, что Катрина Скотт сегодня пропустила несколько уроков.

Жужжит мой телефон. Я вытаскиваю его, ожидая услышать Джуни, но втайне надеясь, что это, может быть, Клэр или Мэтт. Однако на экране высвечивается: Дэниэл .

Хмурясь, я отвечаю:

– Алло.

– Привет, Оливия.

– Дэн? – я кладу на кухонный стол свой рюкзак и пакет из аптеки. – Как… м-м… как дела?

– Отлично, отлично.

– Ну… здорово! – Зачем звонишь?

– Я слышал, Джунипер в больницу угодила. Хреново.

– Да.

– Как она – поправляется?

– Я… да. – Монотонностью своего голоса я намекаю, что не расположена к разговорам. Что ему надо-то?

– Как сама? Перенервничала, наверно?

– Есть немного. Но ей уже лучше. – Я иду в гостиную, опускаюсь на диван. Пружины скрипят. – Дэн…

– Какие планы?

– Что?

– Может, придешь попозже? Снимем стресс.

Я отнимаю мобильник от уха и смотрю на него – одновременно обескураженно и с отвращением.

– Не поняла, – обалдело произношу я, вновь резко приставляя телефон к уху, а потом меня понесло: – Постой, не так быстро. Ты в самом деле предлагаешь мне то, о чем я подумала?

– Я… не знаю…

– Ладно, скажу проще: это толстый намек на то, чтобы я легла с тобой в постель?

– Ну, родителей сегодня нет. Весь дом в нашем распоряжении.

– О, господи, Дэниел. Позволь я еще раз отвечу четко и ясно: нет .

– Что, ты теперь с Мэттом? – спрашивает он, помедлив.

– Это не…

– Он ведь даже не приличный парень.

– Он не приличный парень? А ты, значит, само воплощение благопристойности? Навязываешься и навязываешься девушке, которая три раза дала тебе от ворот поворот. Пригласил бы кого-нибудь другого. Я тут при чем?

– То есть те выходные для тебя ничего не значат? Совсем?