Кэти МакГэрри - А тебе слабо?

– Да.

Если мама и так всё знает, зачем спрашивает?

– И что ты думаешь о его племяннице? Её тётя, Эллисон Риск, попросила, чтобы я предложила её в члены церковного комитета по организации мероприятий.

А, вот оно что. Респектабельность. Если Бет – школьная пария, то её опекуны будут признаны плохо исполняющими свои обязанности. Мама хочет поднять свой престиж, выдвинув кандидатуру жены Скотта Риска, но не хочет оскандалиться, выдвинув кандидатуру попечительницы «плохой девочки». Семьи моих родителей были уважаемыми членами городской общины на протяжении сотен лет, с первых дней основания этого города и церкви. Стоуны – часть исторического наследия.

– Она интересная.

Мама оборачивается ко мне.

– Интересная? Что это значит?

Я пожимаю плечами. Это значит, например, что Бет – моя возможность выиграть спор. Что она испытывает моё терпение. Что я хочу увидеть её татушку.

– Интересная.

Мама недовольно трёт лоб.

– Замечательно. Она интересная. Если вдруг подберёшь другое слово, ты знаешь, где меня найти.

Ещё бы не знать. На людях – возле отца. Дома – как можно дальше от него. Возле двери мама вдруг задерживается.

– Кстати, Райан, я сегодня разговаривала с миссис Роув.

Я опускаю голову и на мгновение зажмуриваюсь. А вот это нехорошо. Совсем нехорошо.

– Угу.

– Она интересовалась, когда ты перепишешь свою работу для финального этапа конкурса в Лексингтоне.

Чёрт. Я поднимаю голову, но, когда я смотрю на маму, плечи горбятся сами собой.

– Я не буду участвовать. В день конкурса у меня игра.

Мама застывает.

– Это ты решил или отец?

– Я! – отвечаю моментально.

Только не очередной скандал, тем более из-за меня.

– Ну конечно, – говорит мама, пренебрежительно отмахиваясь от меня.

И тогда в голове у меня что-то щёлкает.

– Логан видел Марка в Лексингтоне несколько недель назад. Он спрашивал про нас.

Мама цепенеет.

– Мам, Логан всё знает. И Крис – тоже.

Она вся вспыхивает.

– Если отец узнает, что ты кому-то рассказал… Если в городе узнают…

– Они никому не расскажут.

Она на несколько секунд закрывает глаза, потом шумно выдыхает.

– Пожалуйста, не забывай, что всё происходящее в этом доме не должно покидать его стены. Крис и Логан – твои друзья. Но они не твоя семья.

Жгучая злость обжигает меня изнутри. Как она может взять и вычеркнуть старшего сына из жизни?

– Ты скучаешь по Марку?

– Да, – сразу отвечает мама, и я теряюсь. – Но это может обойтись слишком дорого.

– Что это значит? – не понимаю я.

Мама обводит глазами мою комнату. Задерживается взглядом на плакатах.

– Пожалуй, нужно будет перекрасить твою спальню. Голубой определённо не твой цвет.

Бум, бум, бум. Мои глаза сами собой распахиваются, сердце колотится в ушах. Копы. Нет, это мамин ухажёр. Иногда он нарочно колотится по утрам, чтобы я спросонья открыла дверь. Моргаю, увидев тень на оконных занавесках. Занавески. Нет, я не дома. Шумно выдыхаю, порция свежего воздуха смешивается с адреналином, кипящим в жилах. Верно говорят: старые привычки очень живучи.

– Элизабет, – раздаётся из-за двери голос Скотта, – вставай.

Чёрт. Шесть утра. Почему он не может оставить меня в покое? Автобус приходит только в половине восьмого. Полчаса мне за глаза хватит, чтобы собраться. Вылезаю из кровати, шлёпаю босыми ногами к двери. Яркий свет из коридора режет глаза, поэтому я жмурюсь и не сразу понимаю, что Скотт суёт мне в руки какую-то сумку.

– Вот, я привёз твои вещи.

Я сонно хлопаю глазами. Скотт одет в те же футболку и джинсы, что и вчера вечером.

– Какие вещи?

Он отвечает мне свирепым, «мне не до шуток», взглядом, и мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Именно так Скотт смотрел на меня, когда я была маленькой и капризничала над тарелкой с овощами или просила почитать мне сказку.

Скотт не сразу улыбается мне в ответ.

– Я заехал к твоей тёте и забрал твою одежду. Парень по имени Ной показал мне, где твои вещи. Прости, если я что-то забыл. Скажи, если там осталось что-то важное, я тогда попробую съездить ещё разок на неделе.

Я смотрю на сумку. Мои вещи. Он привёз мне мои вещи и разговаривал с…

– Как там Ной?

Он нерешительно улыбается.

– Мы с ним не беседовали по душам. Элизабет, это не означает, что мои правила хоть в чём-то изменились. Я хочу, чтобы ты прижилась в Гровтоне и оставила старую жизнь в прошлом. Доверься мне в этом, хорошо, малыш?

Хорошо, малыш? Так он всегда говорил мне раньше, и я машинально киваю. Привычка, оставшаяся с детства, когда я верила, будто Скотт повесил на небо луну и командует солнцем. Теперь уже глупая привычка. Отставить кивать.

– Мне можно носить мою одежду?

– Тело должно быть прикрыто и никаких прорех в неподобающих местах. Будешь перечить – сожгу все тряпки вместе с сумкой, – Скотт кивает в сторону кухни. – Через полчаса жду на завтрак.

Я прижимаю сумку к груди, как младенца. Мои вещи. Мои.

– Спасибо.

Благодарность получается натянутая и неуклюжая, но я горжусь собой – всё-таки смогла.

Я влезаю в светло-голубые джинсы с заниженной талией и невольно вздыхаю от удовольствия. Как же я скучала по вам, мои старые друзья! Идеальные джинсы, сидящие самую малость тесновато. С едва заметными складочками на бёдрах. Зато другие джинсы, самые любимые, с прорехами под ягодицами, Скотт точно обольёт бензином и сожжёт. Поэтому я аккуратно вешаю их в шкаф.

Впервые за две недели я чувствую себя самой собой. Чёрная футболка, плотно облегающая талию. Серебряные серёжки-колечки в ушах. Я меняю колечко в носу на псевдобриллиантовый пуссет. Осматривая себя перед зеркалом, я наслаждаюсь ощущением невесомости, потому что знаю: оно исчезнет, как только я переступлю порог кухни.

Ровно в шесть тридцать я вхожу на кухню. Красная полоса рассвета пылает в небе. Скотт жарит бекон, запах стоит такой, что у меня текут слюнки. Эллисон, к счастью, отсутствует.

Я сажусь за стойку перед стаканом апельсинового сока и тарелкой. Второй стул, очевидно, предназначен для Скотта. Между тарелками высится стопка истекающих маслом тостов и жареной колбасы.

– Это тофу, индейка или нечто другое, что вы пытаетесь выдать за человеческую еду?

В этом доме едят здоровую пищу. Я беру тост, обнюхиваю его. Хм: белый хлеб, и определённо он пахнет маслом. Высовываю язык и пробую на вкус, чтобы не ошибиться. Скотт хохочет. Смутившись, я убираю язык и жмурюсь от наслаждения. М-м-м. Настоящее масло!

– Нет, это не индейка. Всё настоящее. Мне надоело смотреть, как ты ничего не ешь, – он вываливает яичницу-болтунью с беконом на стоящую между нами тарелку и садится. – Хотя если бы ты попробовала стряпню Эллисон, то убедилась бы, что она не так уж плоха.