Вера Колочкова - Волосы Береники

Зашуршал по траве мелкий дождь, и Ника вынырнула из своих грустных мыслей, зябко повела плечами. Пора было возвращаться домой, к своим проблемам. Хотя проблемы и решены вроде бы. По крайней мере, на сегодняшний день. Может, и на фирму можно сегодня не ехать? Если не звонят, значит, все идет как надо…

Маргарита Федоровна сидела в столовой за столом, пила чай. Глянула на Нику удивленно:

— Ты чего на улице застряла? Выскочила, не оделась, холодно же.

— Ничего, я не замерзла.

— Звонок нехороший был, да? Я видела, как ты руками размахивала. И лицо у тебя было такое… яростное. Никогда у тебя такого лица не видела. Может, случилось что?

— Нет, ничего не случилось. И, надеюсь, больше никогда не случится.

— Понятно… Тебе чаю налить?

— Сидите, я сама. А где Матвей?

— К себе ушел, раны зализывать. Попранное мужское самолюбие — вещь серьезная.

— Да ну. Какое там самолюбие, не преувеличивайте. То есть оно присутствует, конечно, но не до такой степени, чтобы чувствовать себя попранным. Он же маленький еще!

— Не скажи. Возраст у мальчишки как раз опасный для таких стрессов. И ведь не знаешь, как объяснить, почему к отцу поехать сейчас нельзя.

— Да, он уже замучил меня вопросами: почему да почему? — с грустью подтвердила Ника, согревая ладони о чашку с чаем. — А я не знаю, как ему объяснять, что ему объяснять.

— Да ничего не надо объяснять. Скажи твердо — это наши с папой дела, и все. Ребенок не должен лезть в отношения родителей.

— Да он не про отношения спрашивает. Он решил, что мы поссорились, и во что бы то ни стало вознамерился нас помирить.

— Что ж, хороший порыв. Мне бы тоже хотелось вас помирить. Может, мы в другой раз вместе с Матвеем из дома сбежим? А что, насушим сухарей, обуемся в ботинки на толстой подошве, посохи возьмем и вперед… И даже записки тебе не оставим! Представляешь меня с мешком с провизией за плечами и в толстых ботинках? И с посохом?

— Какая вы стойкая женщина, Маргарита Федоровна!.. У вас еще силы остались, чтобы шутить.

— Да какие силы?.. Нет у меня никаких сил. Так, балагурю по старой привычке.

Маргарита Федоровна подперла сухим кулаком подбородок, стала смотреть в окно, за которым шел дождь. Ника, глядя на ее профиль, проговорила грустно:

— Вы сейчас на Анну Ахматову похожи.

— Это как на той знаменитой фотографии в профиль, где она с челкой и горбинкой на носу?

— Ну да!

— Не, она там еще молодая… А я уже старая. Я, скорее, на Рину Зеленую похожа, которая черепахой в сказке про Буратино была, помнишь? Как там она пела… «Я сама была такою треста лет тому назад»? Вот и я такой была, как Ахаматова на фотографии, триста лет тому назад.

— Да не наговаривайте на себя, Маргарита Федоровна. Вы у нас еще о-го-го какая, правда. Всем бы так выглядеть в вашем возрасте.

— Вот за что я тебя люблю, Никуша. Что ты всегда врешь с абсолютно искренними глазами. Так и тянет поверить, правда!

— Так они потому искренние, что я не вру.

— Да все врут. Все и всегда. Только одно вранье злое, а другое вранье искреннее, то есть продиктованное благими намерениями. Когда человек врет искренне, но и сам считает свое вранье чистой правдой. Вот ты сейчас, например. Хотела меня ободрить, комплимент сказала. И мне приятно, не скрою. Иногда без вранья никак не обойдешься, мы уж с тобой рассуждали на эту тему. Давно… Помнишь?

Они замолчали, одновременно опустив глаза. Дождь монотонно стучал по стеклу, будто просился войти, чтобы хоть чем-то нарушить их грустное молчание. Наконец, Ника подняла глаза, проговорила тихо:

— Наверное, надо было Севе правду сказать тогда?.. Вы как думаете?

— Нет, не надо было.

— Вы все еще в этом уверены, даже наблюдая, что сейчас происходит?

— Да, уверена.

— Но почему?! А вдруг он не сможет вас простить? Меня-то понятно, я его как женщина предала. Но вы же мать! Вы по всем канонам отношений матери и сына не должны были.

— Да откуда ты знаешь, что я должна была, что не должна?!. Тем более ты всей правды не знаешь.

— Какой правды?

Маргарита Федоровна вздохнула, тяжело глянула на Нику исподлобья, словно решала, продолжать ей этот диалог или нет. Ника напряглась, повторила свой вопрос, уже более требовательно:

— Какой правды, Маргарита Федоровна?

— А ты действительно хочешь правды, Ника? Может, не стоит? Не многовато ли правды сваливается на наши бедные головы в последнее время?

— Нет уж, Маргарита Федоровна, продолжайте, если начали. Какую правду я не знаю? Что-то из прошлого Севы, да?

— Да, можно и так сказать… Из прошлого Севы. Очень давнего прошлого. И я тебе сейчас все расскажу, да. Окуну головой в холодную воду, может, на пользу пойдет. И себя со стороны увидишь.

— Себя?!

— Ну да…

— Говорите, Маргарита Федоровна. Я вас внимательно слушаю.

Ника вдруг почувствовала, как не хватает дыхания, как тревожно бьется сердце, будто ей и впрямь предстояло прыгнуть в холодную воду. Маргарита Федоровна поднесла чашку к губам, глотнула остывший чай, спросила тихо:

— Как ты думаешь, Сева на тебе по любви женился?

— Странный вопрос, Маргарита Федоровна… Конечно, по любви. А как еще?

— Нет, Ника. Ты ошибаешься. Он не любил тебя в то время. Он очень любил другую женщину. Так любил, что себя практически потерял, весь был там, рядом с этой Аллой.

Ника сглотнула ком неприятного удивления, спросила недоверчиво:

— Какой еще Аллой, Маргарита Федоровна? Я никогда не слышала ни про какую Аллу.

— Ну если ты не слышала, еще не значит, что ее не было. А она была, еще как присутствовала в жизни Севы, сволочь такая.

— Сволочь? Почему сволочь?

— Потому что она сделала Севу своим рабом. Использовала его преданную любовь в корыстных целях. Знаешь, есть такие женщины, роковые стервы, до ужаса любят победную коллекцию собирать. Вот и Сева был экспонатом этой коллекции, так уж получилось, и ничего с этим нельзя поделать. Работал на эту Аллу, как бобик. Она была учредителем фирмы, а он — исполнительным директором. То есть всю работу на себе тащил, представляешь? Фирму ей поднял, бизнес продумал и организовал, а она только результатами пользовалась. А с ним действовала кнутом и пряником — то приблизит, то оттолкнет, то даст надежду, то отнимет. А он все надеялся на что-то, выслуживал ответную любовь, старался, ни о чем другом думать не мог. У меня просто сердце разрывалось, так больно было на него смотреть! Я эту Аллу ненавидела. Пыталась даже с ней говорить, но разве можно такой женщине что-то объяснить? У нее своя правда. Если, мол, меня любят, надо пользоваться на всю катушку. Все сливки с этой любви снять. Все соки выжать. А потом она вообще за другого замуж выскочила, и Сева очень переживал. Я уж думала в одночасье, что все, не выдержит, сломается. Но в его жизнь больше не лезла, потому что понимала: нельзя. В этой ситуации советами да словами не поможешь, только раздражающим фактором станешь. Да и вообще, мать в этих делах не может быть советчиком априори. Однажды только спросила, когда эта Алла свадьбу сыграла, — может, теперь ты уйдешь из фирмы, не будешь на нее пахать? Пусть свежеиспеченный муж пашет? Потом очень пожалела, что вопрос задала…