Джеймс Кунстлер - Большие каникулы Мэгги Дарлинг

Втроем они выглянули на улицу и увидели, как фигуры в масках живо выходят из ресторана, неся свои короткие пистолеты-пулеметы и мешки с награбленным. Еще несколько секунд — и их бежевый автофургон исчез в потоке автомобилей, двигавшихся к югу.

Мэгги и Кристи поспешили к месту происшествия. Полицейские машины подъехали минут через семь. Половина посетителей «Tontine» высыпала на тротуар. Все были охвачены той же странной смесью легкомысленного любопытства и негодования, как несколькими месяцами ранее во время ограбления «Four Seasons».

— Я видела машину, на которой они уехали, — обратилась она к сыщику с бледным, как у мертвеца, лицом.

— Хорошо, — ответил полицейский.

— Это был бежевый фургон.

— Супер.

— Вам, кажется, все равно.

— Уважаемая, мы знаем эту шайку. Каждый раз они приезжают на разных машинах. Воруют их прямо перед ограблением, а потом бросают. В следующий раз, пожалуйста, сделайте одолжение и прострелите им шины.

«Мятое одеяло» — так назывался антикварный салон, торговавший по заоблачным ценам, владельцем которого был порочный старый гомосексуалист по имени Роберт Твелвтриз. Главным занятием его жизни было распространение мерзких, но порой правдивых слухов о многих известных людях, живших в округе Фэйрфилд штата Коннектикут. Мэгги иногда забегала туда, поскольку салон был по соседству с пекарней, где пекли очень калорийное, большое, посыпанное дробленым фундуком, похожее на шоколадное пирожное печенье, прозванное «Коричневой смертью» (Мэгги позволяла себе наслаждаться им только в состоянии крайней тревоги). Сейчас она зашла туда потому, что ей тяжело было возвращаться на ферму Кеттл-хилл к обычной лавине сообщений, обязательств, запросов, обязанностей и болезненных воспоминаний, ожидавших ее там, и она отчаянно искала любой повод, чтобы задержать свое прибытие туда.

Поэтому она просто торчала сейчас в центральном зале «Мятого одеяла», доедая последнее печенье, а господин Твелвтриз, подобно гигантскому оводу, жужжал ей в ухо, сообщая сведения, которые выставляли в дурном свете то того, то другого, рассказывал о том, кто с кем разводится. И тут она заметила среди других стеклянных предметов, выставленных на великолепном, украшенном позолоченной бронзой буфете, знакомый кувшин рубинового цвета. Она взяла его в руки и стала внимательно рассматривать.

Твелвтриз говорил:

— …и тут я слышу, что Эва Мосли собирается прогнать того господина, который…

— Где вы такое услышали? — сердито сказала Мэгги, повернувшись к нему лицом. — Эва Мосли, между прочим, моя подруга.

— Ну, хм, хм, — замялся в смущении господин Твелвтриз. — Она и мой друг тоже, по крайней мере, очень хороший клиент, если можно так выразиться, и…

— А откуда у вас этот предмет? — спросила Мэгги, поднеся кувшин прямо к лицу владельца салона.

— Он попал ко мне, хм, совсем недавно.

— Он принадлежит мне, — заявила Мэгги.

— Возможно, у вас есть вещь, похожая на эту…

— Нет. У меня была вещь, похожая на эту, но с месяц тому назад она исчезла, и это — как раз та вещь и есть.

— Хм… хм… хм…

— Как она попала к вам в руки?

— Знаете ли, миссис Дарлинг…

— Без всяких «знаете ли», дружок. Скупка краденого является преступлением в этом штате.

— А как вы докажете, что это принадлежало вам?

— Посмотрите на донце и увидите там инициалы М. Д., нацарапанные на стекле. Смотрите.

Она перевернула кувшин и поднесла прямо к его очкам, чтобы было удобнее смотреть. Инициалы были отчетливо видны. Твелвтриз прочел их и вздрогнул.

— Я написала эти инициалы бриллиантом в моем обручальном кольце в тот самый день, когда купила его на распродаже в Мэне. Ну, как эта вещь попала вам в руки?

— Кто-то принес, — признался Твелвтриз, — а я сразу же и купил.

— Кто?

— Трудно вспомнить. Здесь целый день люди.

— Мужчина или женщина?

— Да… да… да… женщина. Да, женщина.

— Как она выглядела?

— Дайте вспомнить… — сказал он. Маленькие блестящие капли пота выступили у него на лбу. — Хм, возможно, вашего возраста, среднего роста, короткие каштановые волосы, довольно худощава…

— Линди! О боже! — воскликнула Мэгги, прижимая кувшин к своему животу. — Сколько вы заплатили за него?

— Не помню. Может, сотню.

— Ну и мерзавец.

— Она показалась мне респектабельной личностью. Ничего такого…

— Вы прекрасно знаете, сколько стоит этот предмет, гнусный обманщик.

— Я занимаюсь бизнесом, миссис Дарлинг. Смысл в том, чтобы купить дешевле, а продать дороже.

— Что еще вы у нее купили?

— Ох, несколько пустяков в разное время, — ответил Твелвтриз. Его руки тряслись сильнее, по мере того как пропадала его уверенность. — Она всегда была так мила.

Мэгги шла прямо на него, пока его спина не уперлась в комод в стиле королевы Анны с дверцами в верхней секции. Твелвтриз отчаянно пытался ослабить свой галстук, словно ему не хватало воздуха.

— Вы покупали у нее кофейник фирмы «Линкольн и Фосс»?

— Нет! Хотя я не уверен. Возможно…

— А как насчет чаши для пунша «Розовый медальон» из кантонского фарфора?

— Может быть. Я не помню…

— А двенадцать суповых ложек в форме скрипки работы Ньювелла Хардинга?

— Суповые ложки? Да у нас кучи ложек…

— А серебряная миска работы Пола Ревира? — начала кричать Мэгги. Твелвтриз весь съежился и сполз на пол.

— Все это так непонятно… — взмолился он.

— Розовая масленка сандерлендской глазированной керамики в форме свиньи?

— Стоп…

— Пара пенсильванских солонок из гипса в форме белок!

— Хватит! Хватит!

Она низвела его до того, что он стал напоминать нечто чуть крупнее покрытого хлопком дрожащего комочка протоплазмы, хнычущего на полу.

— Да вы просто заурядный скупщик краденого, — сказала она.

— Пожалуйста, сжальтесь! — громко плакал он. — Не вызывайте полицию. Можете забрать все назад. Бесплатно.

— Хорошо. У вас есть время до полудня доставить мои ценные вещи мне, в противном случае вам придется поразмыслить над тем, как вы будете проводить свои золотые годы в тюрьме штата в Дип-Ривер.

— О боже!

— Прекратите выть. Вы меня слышите?

— Да. Да.

— И если хоть что-нибудь из них было продано, то вы заплатите полную оценочную стоимость.

— Конечно. Полную цену.

— Не трудитесь вставать. Я найду выход.

Был уже вечер, когда Мэгги наконец добралась до дома. Уолтер Фойерветер уже закончил свой рабочий день. Сад был полон длинных теней, сообщавших ему тот маслянистый оттенок, который так хорошо получается на фотографиях. Клумбы и беседки выглядели такими ухоженными, какими не были даже при ныне покойном и оплакиваемом Бобе Дипиетро. Сад оставался в эти дни, как казалось Мэгги, тем единственным в ее жизни, что сохранило свое великолепие и целостность. Сам дом был пуст… покинут всеми. Мэгги поняла сквозь бурю эмоций, что этот дом обрел неприятельские черты, стал врагом, тем, кого нужно было бояться и избегать. Но в то же время она понимала, что это оборачивалось для нее личной трагедией, поскольку дом всегда был центром ее вселенной, и без него все, что было ей близко и знакомо, погружалось в хаос. Эти личные горести переплелись в ее голове с пророчествами Кристи Шовин о судьбе Соединенных Штатов, словно особо диссонирующая симфония Стокхаузена, и Мэгги почти погрузилась в тревожно-депрессивное состояние.