Мария Гарзийо - Венецианские каникулы (СИ)

— И это все? Ризотто это только антипасти! – дивится Марко.

В то время как у французов это рисовое блюдо является ключевым в трехзвенной цепочке etrée-plat-dessert, гурманы итальянцы считают его вступлением, готовящим желудок к более аппетитной и сытной развязке. Сам Марко берет салат, таглиони и еще какое-то мясо. Я вожу взглядом по его просторной рубашке, пытаясь угадать, куда после проглатывания отправится все это изобилие. К заказу итальянец прибавляет бутылку белого вина. Глядя на струящуюся в бокалы золотистую жидкость, я вспоминаю анекдот про уродливую девушку, которая на свидание ходила со своей водкой. Может, после пары-тройки бокалов Марко покажется мне симпатичнее? Сомнительно, конечно.

— Ты рассказала кому-нибудь обо мне? – интересуется Урфин, промокнув губы в вине.

— Неа.

И правильно сделала. Потом пришлось бы краснеть и заминать ответ на многочисленные «Ну как он?».

— Даже маме?

— Даже маме. Мы не очень близки. Созваниваемся раз в неделю. Или в две.

— У нас в Италии между родственниками обычно более тесные связи.

У нас обычно тоже. Но не рассказывать же некрасивому чужому Марко про тяжелый спутанный комок наших с мамой взаимоотношений.

— Ты говорила, что рассталась со своим другом… год назад?

— Полгода, – машинально корректирую я.

Сто раз об этом по телефону говорили. Мог бы и запомнить, проникновенный ты наш. Вообще чем можно, интересно, объяснить эту разящую разницу между телефонным и реальным поведением Марко? Тем, что при личной встрече я ему не понравилась? Это, однако, увесистый камень в огород моей самооценки.

— Он тебе не звонит больше? Не пишет?

Звонит и вешает трубку до первого сигнала. Пишет длиннющие любовные письма и рвет их на мелкие клочки. И каждую ночь стоит в укрытии теней под моими окнами. Не звонит, не пишет, не стоит. И телефонному Марко я уже об этом говорила. У меня создается впечатление, что голос в трубке и этот сутулый итальянец в рубашке навырост два совершенно разных человека.

— Нет, – кратко отвечаю я, концентрируясь на принесенном официантом ризотто.

Вскоре вино, разлившись по сосудам веселяще-будоражещим ядом, заметно поднимает отметку настроения. Моя душа, сбросив с заживших ран бинты, робко просит глотка романтики. Невооруженным глазом видно, что Марко в этом плане являет собой окончательно и бесповоротно пересохший ручей. Следовательно, вектор поиска поворачивается в другом направлении. Со времен молодежных вечеринок, первых бокалов шампанского и первых трепетных влюбленностей, я обнаружила в себе досадную слабость. Стоило мне опрокинуть пару алкогольных коктейлей, как ручонки сами тянулись к телефону, а шаловливые пальцы-предатели набирали какой-нибудь бредово-откровенное послание объекту вожделения. Бывало даже, что таковым объектом становился самолично брошенный экс-бойфренд. А на следующий день после пьянки-гулянки меня донимали стыд за содеянное и ответная реакция потревоженных (далеко не всегда положительная). Помучившись таким образом некоторое время, я решила пресечь дальнейшие постыдные выходки простым и кардинальным способом – я просто перестала хранить в записной книжки телефона номера возможных мешеней пьяных откровений. Этого правила я придерживаюсь и до сих пор. Номер Фредерика уже пол года не числится в списке моих контактов. Пока Марко что-то скучно брюзжит то ли о хамстве туристов, то ли о невозможности пришвартоваться в центре, мой подстрекаемый винными парами мозг тщательно ищет жертву, на которую можно было бы излить хоть часть накопившейся жажды любви или хотя бы яркого секса. Кандидатов на неожиданное признание к его огромной досаде не обнаруживается. Даже того зануду Жиля я благополучно удалила сразу же после бестолкового рандеву. Остался только Артур. Друг, товарищ и брат. До сих пор не подает знаков жизни, что для него не характерно. Эх, лучше бы с ним в Диснейленд поехала вместо того, чтобы с этой образиной рис есть. Ладно, за неименьем лучшего, напишем Артуру. Очень уж опьяненный организм требует. «Я скучаю» печатаю я под столом незамысловатый текст. Можно расценить и как дружеское напоминание о себе. Никаких намеков и скабрезности. Будем считать, что я взрослею.

— Будешь десерт? – возвращает меня к реальности голос Марко.

— Ага. Сорбэ.

— А я возьму тирамису.

Вот ведь обжора. Богатырский аппетит Марко раздражает меня, потому как в непонравившемся мужчине женщину обычно раздражает все без исключения. Любая деталь, которая одобренному экземпляру записывается в плюс, забракованному идет в большой минус. Завершив на половину (мою) умеренный, а на другую (Марко) заметно накрененный в сторону обжорства ужин, мы покидаем ресторан и берем курс к пристани, где мой проводник припарковал свою «Риву». «Я тоже!!!» «Где ты?» «Что делаешь?» «Пропала! Я же волнуюсь» вибрирует в кармане мобильный тревожными сигналами. Мои губы своевольно расплываются в улыбке.

— Кто это? – бестактно лезет в мое личное пространство итальянец-разочарование.

— Друг. Просто друг, – бормочу я, разгребая обилие сообщений.

Мне искренне хочется, чтобы в этой вечерней бархатистой мгле с блеклым орнаментом фонарей рядом со мной был не чужеродный Марко, а привычный, веселый, задиристый Артур. Мы набродились бы вдоволь по головокружительному лабиринту улочек, похихикали бы исподтишка над зазывно трущимися друг о друга влюбленными, слопали бы вопреки наказам всех диет по мясистому мороженному на площади Сан Марко…

— Ты мне о нем не рассказывала, – недовольно пыхтит Марко, отвязывая лодку.

Руки он мне опять же не подает. «Я в Венеции. Итальянец – отстой» печатаю я, стараясь держать равновесие.

— А чего рассказывать. Я же говорю, просто друг. Кстати, Марко, у тебя нет случайно заряжалки от Самсунга? Моя в чемодане осталась.

— Посмотрю, – кряхтит капитан, выводя судно в открытые воды.

Слева опять мелькает бок дворца Доджей и мост с печальной историей, потом мы несемся мимо каких-то зеленых зарослей, очевидно, парка, которые в свою очередь сменяет безрадостная кирпичная стена.

— Что это? – пораженная контрастом с цветущим центром, спрашиваю я.

— Арсенал. Мастерская для строительства военных судов. Про нее даже Данте писал в своей песни «Ада».

— А что в ней такого адского? – допытываюсь я, вглядываясь в сумрачную крепость.

Неожиданно перед моими глазами проплывает выведенная огромными буквами фраза: SOMETHING STRAGE IS HAPPENING HERE[20]. Эти тревожные слова, вырвавшиеся из темноты белой молнией, пробуждают дрожь во всем моем теле.

— Что это? – пропустив мимо ушей пояснения про Данте, требую я.

— А что? О чем ты?

— Там надпись была на стене…

— Да? Я не заметил.