Ким Холден - С..а - любовь (ЛП)

Четыре дня я сидела рядом с ней в отделении интенсивной терапии, умоляя бороться и не оставлять меня.

Четыре дня отвратительное зловоние, исходившее от ее искалеченного тела и комнаты, забивали мне нос. Оно было предвестником неизбежной смерти.

Четыре дня я наблюдала за тем, как она страдала, пока ее жизнь поддерживали трубки, иголки и прочие приспособления. Тело бабушки отвергало все попытки спасти ее.

Четыре дня я слушала, как она плачет — моя сильная, безжалостная бабушка сокрушенно плачет и прощается со мной.

Я ненавижу больницы.

Я бы сожгла это здание до основания, если бы могла избавиться от своих воспоминаний. Они преследуют меня. Каждый день. Но здесь, в самом центре этой твари, они становятся просто нестерпимыми.

Кай стоит рядом со мной и держит за руку Рори.

Поговорив с женщиной в регистратуре, узнаю, что Шеймус все еще на приеме у невролога. Мы устраиваемся на стульях и ждем доктора.

Через пять минут Рори объявляет, что он голоден и ему нужно в туалет.

Я отправляю Кая с ним в уборную, а сама покупаю мальчикам пепси, пачку чипсов и конфеты из автомата. Ну разве я нет мать года?

Мы ждем еще около часа и, наконец, медсестра приглашает нас следовать за ней.

По мере продвижения вглубь больницы, запах становится все сильнее. Я чувствую, как подступает тошнота и не уверена, чем это вызвано — психической или физиологической реакцией тела. Воспоминание о криках бабушки так явно звучит в моих ушах, что сердце начинает стучать, как сумасшедшее.

Шеймус полулежит на кровати под простынями. На нем больничная рубашка, в правую руку воткнута игла для капельницы, но трубки почему-то нет. Мне стыдно признаться, что меня это так расстраивает, поэтому я боюсь смотреть ему в лицо. Я боюсь, что он будет отличаться от того идеального мужчины, которого я знала столько лет. Потому что сейчас, в этой палате, меня наводнили ужасные воспоминания о бабушке, и я чувствую нутром, что что-то неправильно. Что он больше не идеальный. И никогда уже им не будет.

— Привет, — тихо говорит Шеймус. Мальчики бегут к нему.

Я жду, когда они займут место возле его кровати, и он начнется общаться с ними, чтобы изучить его лицо. А потом задаюсь вопросом… когда я в последний раз… действительно смотрела на него? Это было уже очень давно. В последнее время я вижу его лишь мельком. Мы коротко говорим, а я думаю в это время о своем. Могу заметить графический узор на его футболке или поросль на подбородке, если он не брился или обратить внимание на то, что ему пора подстричься. Но я ни разу по-настоящему не смотрела на него так, как сейчас.

Он очень бледен и явно встревожен. Его глаза выглядят так, словно они не закрывались несколько дней и все это время видели только неприятности и разочарование. У него взъерошенные волосы, он выглядит старше, хотя искра, которую могут зажечь в нем только мальчики, все еще сияет в его взгляде. Сегодня в нем нет жизни, одна лишь оболочка. Это вновь возвращает меня к ужасным воспоминаниям о бабушке. К моему кошмару. Я не могу этого вынести. Я не смогу. Что бы это ни было, я не смогу.

Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты.

— Миранда! — кричит мне вслед Шеймус. Он словно говорит мне «пожалуйста», «помоги», «ты нужна мне». Все те вещи, от которых я обычно бегу.

Неожиданно я слышу в его голосе бабушку в ее последние дни, поэтому возвращаюсь к его кровати. Когда он берет мою руку в свою, я спрашиваю:

— Что случилась? — Из глаз вот-вот польются слезы. Я не плакала со дня похорон бабушки.

Шеймус пожимает плечами.

— Врачи пока не уверены. Они взяли кровь на анализы, сделали МРТ и спинномозговую пункцию, чтобы сузить спектр возможных причин. — Он переводит взгляд на мальчиков, как будто не уверен, что стоит говорить об этом перед ними, а потом сглатывает и качает головой. — Я не чувствую ног, Миранда. Я весь день сидел за столом, пытаясь понять, что происходит, и стараясь не паниковать, но ничего не прошло. — По его щеке скатывается слеза. — Я не знал, что еще делать. Я пытался дозвониться до тебя. — Он снова сглатывает. — Мне пришлось попросить одного из учителей, чтобы он привез меня сюда. Я не мог вести машину, это было небезопасно. — Шеймус закрывает глаза и отворачивает голову, из-под закрытых век продолжают капать слезы.

В этот момент входит доктор. Он представляется и говорит, что Шеймус должен остаться под наблюдением в больнице на ночь, пока не будут готовы и обработаны результаты его анализов.

***

Мы проводим ночь в больнице вместе в Шеймусом, потому что мне не удается уговорить мальчиков оставить его, чтобы прийти утром. Пока они спят на одной кровати, я работаю на своем ноутбуке.

***

Утром нам оглашают диагноз — рассеянный склероз.

Неврологическое заболевание.

Неизлечимое.

Я была права, он больше не идеальный.

Глава 21

Мое тело было занято саморазрушением

Шеймус

Настоящее

Я на ощупь отключаю будильник на телефоне, не желая пока открывать глаза и начинать новый день.

Когда я, наконец, делаю это, в комнате почему-то темнее, чем обычно.

Что-то подсказывает мне, что так быть не должно.

Я начинаю волноваться.

Так быть не должно.

Я смотрю на потолок, а потом перевожу взгляд из одного угла комнаты в другой. Меня охватывает леденящий ужас.

Я закрываю глаза и пытаюсь избавиться от него, но он поселился в моем горле, позади адамова яблока и угрожает лишить меня дыхания, будто в наказание за то, что я отказываюсь признавать очевидное. Вчера ночью мое тело было занято саморазрушением, и оно хочет, чтобы я заметил это.

Когда до меня доходит, что страх просто так никуда не уйдет, я открываю правый глаз. Все выглядит, как и всегда. Это должно было бы успокоить меня, но нет… потому что я знаю, что когда закрою его и открою левый…

Ничего.

Я ничего не вижу.

Вокруг меня полная темнота.

Если бы у кошмаров был цвет, то он был бы черным. Настолько черным, что перекрывал бы все вокруг, не оставляя ни малейшего просвета.

— Почему я? Почему я? Почему я? — шепчу про себя я. Я повторяю эти слова снова и снова, пока не начинаю плакать, не в силах больше говорить. Пока слова не заглушают тихие рыдания в подушку. Я давно научился тихо плакать и держать все в себе. Когда слова становятся невозможными, начинает работать мозг. «Почему мое тело ненавидит меня? Чем я это заслужил? Когда у меня будет передышка? Я просто хочу гребаную передышку! Я больше не могу терпеть!»

Когда слезы перестают течь, мой мозг переходит в режим «отцовства». Даже, несмотря на все проблемы со здоровьем, он не забывает об этом. Мне нужно принять душ, разбудить детей и придумать как отправить их в школу, чтобы я мог заняться собой.