Александр Вольф - Мгла (СИ)

Кавказец что-то выкрикнул, хлопнул дверью.

— Уже все? — удивилась Ромашка.

Зудин тронулся и перестроился влево, чтобы объехать Камри.

— Все нормально?

Ее показное участие выглядело по-идиотски. Зудин снова закипел. Кавказец на Камри отвлек на несколько минут, и вот все вернулось.

— Вы договорились? — похоже, она, во что бы то ни стало, решила не молчать.

— Да.

— Ты дал ему денег?

Зудин кивнул.

— Сколько?

— Пять тысяч.

— За что? — возмутилась она. — Чурке какому-то!

— Чурке? Кто бы говорил! — заревел он, — сама-то давно из-под такого вылезла? Ты же только под такими и была!

Ее лицо сморщилось и застыло в этой гримасе, как будто у нее остановилось дыхание. Зудин смотрел на Ромашку, видел, как она разродилась болью, которой с утра не могла разродиться. Он обрадовался как ребенок. Глянул на дорогу и опять на нее, стал бросать в нее слова, словно тыкать рогатиной.

— Ты же тварь. Конченая. Тебя только в бытовку гастарбайтерам.

— Ты же сам пригласил… — пролепетала она.

— Да кто б тебя приглашал, если б ты нормальная была! Купчиха…твою мать! Мразь ты!

— Останови! — закричала она. — Останови машину!

Зудин резко перестроился и остановил.

— Пошла вон, тварь!

Ромашка пыталась отстегнуть ремень. Ему хотелось ударить ее кулаком в лицо. Ее движения были отчаянными, словно машина тонула. Наконец, дверь открылась. Зудин толкнул ее в плечо, которое показалось ему не по-женски неподатливым. Она качнулась, но не упала, вышла и оставила дверь открытой, и смотрела на него. Он увидел ее сумку на заднем сиденье, хотел швырнуть в нее из машины, но этого показалось мало. Зудин выскочил из машины, подошел к Ромашке и с силой швырнул сумку ей в лицо. Она вскрикнула, голова откинулась, она шагнула назад, но не упала.

— Мразь! — выдохнул он.

Люди с интересом, как зрители в зале, наблюдали из машин захватывающий момент. Зудин никогда не был таким, никогда не выходил из себя. Он знал, что ужасен, но хотел быть таким. Его сердце купалось в ее унижении. Он чувствовал себя так, как будто раздавил мерзкое насекомое, выдавил каблуком внутренности.

Зудин нажал на газ и посмотрел в зеркало. Он видел, как Ромашка упала на колени и уронила лицо в ладони.

15

Пока Зудин доехал до Москвы, он еще дважды едва не стал виновником аварии. Всю дорогу он не мог избавиться от дум о Ромашке и тупого желания заставить ее страдать. Это желание было мучительным как жажда, и сладостным, словно он чесал там, где чесалось. Он вспоминал, какой уничтоженной она была, когда он вышвырнул ее из машины, и упивался ее унижением, и досадовал, что сделал ей недостаточно больно.

Хорошо, что был выходной. Он не смог бы работать. Дома Зудин выпил полбутылки коньяка, не раздеваясь и не садясь, кромсая кусками колбасу и хлеб, и опрокидывая рюмку за рюмкой. Отлегло. Он разделся, вернулся на кухню, налил еще рюмку и сделал тоненький бутерброд. «Пошло все к черту» — подумал он, выпил и с удовольствием съел бутерброд, смакуя коньячно-колбасное послевкусие. Потом направился в спальню, лег на кровать и уснул.

Когда Зудин проснулся, было начало первого. Голова была тяжелая. Освежившись в душе прохладной водой, он почувствовал себя легче. Он запахнулся в халат и, вытирая полотенцем волосы, прошел в большую комнату, включил автоответчик и опустился в кресло. Зудин любил сидеть в этом старом потертом, но очень удобном кресле, и слушать автоответчик. Когда-то в четырехкомнатной квартире на Кутузовском проспекте в этом кресле сидел его дед, партработник.

Голоса, которые воспроизводил автоответчик, были совершенно иными, чем в телефоне. Автоответчик ставил человека в неудобное положение, так как приходилось говорить не кому-то, а в пустоту. Человеку было неловко, это чувствовалось по голосу. Большинство бросали трубку, но некоторые все же оставляли запись. Зудину нравилось сидеть в кресле, закрыв глаза и слушать их сбивчивую речь. Автоответчик давно вышел из моды, но Зудин продолжал им пользоваться и принимать короткие послания, которые звучали как вынужденные признания или аудиозапись допроса.

Мать просила перезвонить. Это было еще в пятницу. Потом был звонок от Ирины Александровны.

— Ромашенька, в воскресенье Сережа с детьми едет к родителям.

Ее голос звучал немного смущенно, в нем угадывалась привычка лгать. Потом от нее же был повторный звонок, но на записи прозвучал только вздох. Зудин взял мобильный. От Ирины Александровны в субботу был один пропущенный.

Палец лег на «вызов», но Зудин вдруг понял, что не хочет звонить. Понял, что не нуждается в этой стареющей неудовлетворенной женщине, выцветшей без любви, как трава без дождя. Он даже удивился, что в ней до сих пор привлекало его.

Зудин понял, что хочет Ромашку, но ту Ромашку, что была в начале, совершенную в красоте и в любви, а не эту, с растянутым ртом, насадившую себя на кол. Вернулась боль. Ромашка умерла, осталась только гадюка с порванным ртом, которую надо было давить, топтать, стараясь попасть каблуком в голову.

Он понял, что больше не поедет к Ирине Александровне.

Зудин вспомнил про Ольгу, и боль утихла, словно он принял лекарство. Он походил по комнате, взял мобильник и нажал вызов. Ее голос оказался немного раздраженным. Ей не нравилось, что он пропадает, не звонит, потом звонит и хочет немедленно встретиться. Он сослался на неотложные дела, попросил прощения и уговорил ее. Ольга согласилась, но с одним условием — они могут встретиться у нее дома. И предупредила, чтобы он ни на что не рассчитывал.

Когда она открыла дверь, его тоска сразу рассеялась. Стекла очков смягчали сияние ее глаз. Она была в топе и домашних брюках. Они показались Зудину точь-в-точь такими же, как на Ромашке, когда он приехал к ней первый раз. Только на Ромашке были черные с маленькими ромашками, а на Ольге однотонные темно-синие, но также откровенно подчеркивающие ее безукоризненную стать. Лифчик и трусы выделялись сквозь мягкую ткань. Из-под топа выглядывал аккуратный пупок, похожий на утопленный в тело наперсток.

Храбрый Чарли облаял Зудина, как полагается настоящему псу, и не хотел пускать в дом, но Зудин даже не взглянул на него.

— Я скучал по тебе, — он шагнул к Ольге, намереваясь взять ее за талию.

— Тихо! — она прижалась к стене, загородившись от него локтями, при этом едва не сбросив на пол натюрморт в раме, и показала пальцем на открытую дверь в комнату. — Я же предупреждала! У нас бабушка.

— Прости! — он театрально прижал руки к груди.

Ольга жила в небольшой и очень уютной двухкомнатной квартире. Она провела его в свою комнату, маленькую и опрятную, но не успел он сесть, как она спросила:

— Хочешь, я покормлю тебя?