Марина Преображенская - Открой свое сердце

Даже то, что с детства он целеустремленно, по-взрослому серьезно и самозабвенно занимался спортом, было не чем иным, как одним из средств к достижению далекой цели. О денежных вознаграждениях пока не было и речи, но Витька уже тогда понимал, что победы на высоких уровнях состязаний приносят и материальную независимость, и социальную защищенность. Правда, не в его стране, не у него на родине, которую он любил страстно, до слез, словно это были его родители, и друзья, и братья в одном огромном, непостижимом пока детским умишком значении. Но жить в нищете, даже у себя на родине, он не собирался. Уже тогда, проливая слезы на победных пьедесталах под звуки отчего гимна, получая свои первые медали и призы, он знал, что рано или поздно покинет страну. Заработает много денег, купит дом, огромный, красивый, с большим фруктовым садом и голубым бассейном. Он видел такие дома, когда выезжал на соревнования в Германию. У него будут горничные и экономки, дворецкие и садовники, хозяйственные работники и охрана. У него будет все, что облегчит и сделает беззаботной жизнь той единственной и неповторимой, которая станет когда-то его нежной путеводной звездой.

С девчонками Витька не дружил. Он их боялся, как боятся чего-то неведомого и непостижимого. Эту дружбу ему заменяла старшая сестра, бережно хранившая его чистую и светлую душу от таких тайн, как отношения полов и появление на свет младенцев. В этом смысле Витька рос оранжерейным цветком в стерильном, незамутненном жизненными бурями пространстве.

Витька находил особое упоение в занятиях спортом. Он наматывал километр за километром, преодолевая барьер за барьером, брал высоту за высотой и вытягивался ростом, мужал лицом и крепчал телом. Но внутри он оставался все тем же наивным, глубоко инфантильным мечтателем, который на девичий манер глубокими ночами выныривал из скорлупы своего самозабвения и, ослепленный величием звездного мироздания, превращался в нежного, исполненного сладостными фантазиями молодого человека.

Он грезил, вздыхал, что-то неясное томило его, но к утру, не давая себе ни часа поблажки, он поднимался с красными от недосыпа глазами и бежал на стадион, чтобы снова превратиться в механическую машину, направленную на одну-единственную цель — достижение материального благополучия. Он работал на перспективу.

Но однажды, как и следовало ожидать, он влюбился. Любовь его была стремительной и очень странной. На ту пору ему едва перевалило за одиннадцать, он участвовал в юниорских международных соревнованиях и жил в одном из дешевых отелей Парижа. Надо сказать, что дешевые отели одинаковы везде, что в Киеве, что в Криулянах, что в Москве, что в Париже. На то они и дешевые. Очень часто участников соревнований поселяли в школы или рассовывали по семьям. Наверное, семейный вариант все-таки был самым благополучным: питание, уход, почти родственное отношение и относительная свобода. На сей раз он жил в отеле. Русская команда занимала третий этаж, ребята из Китая жили на втором, из Германии — на четвертом, хотя, впрочем, немцы, англичане и шведы прибыли малым числом и вполне уютно разместились на одном — четвертом этаже, рядом с рестораном и видеозалом.

Витька побеждал тур за туром, оставляя далеко позади себя спортсменов из дружественных стран. Ему аплодировали трибуны, его слепили фотовспышки, ему совали под нос микрофоны с маркировкой различных журналов, газет, радио- и телепрограмм. Запыхавшись, он отвечал на вопросы корреспондентской братии сразу за финишной чертой, бормотал что-то невнятное, едва успевая сообразить, о чем его спрашивает гнусавый неуклюжий переводчик из обслуживающего персонала команды, и, едва ли не подпрыгивая, пытался увидеть поверх голов обступивших его назойливых журналистов ту часть трибуны, где сидела она. Даже во время забега на стайерскую дистанцию или прыжка и полета над планкой он украдкой бросал взгляд на одну-единственную девочку.

— Скажи, ты кого-нибудь ищешь? — Серега дернул его за рукав спортивной куртки. — Ну что ты все время головой вертишь, как цапля?

— Я что, мешаю? — Витька раздраженно оглянулся на друга, с которым уже не первый год они вместе на дистанциях шли, как говорится, ноздря в ноздрю, но благодаря то ли природной удачливости, то ли еще чему Витьке на последних метрах удавалось вырваться хоть на долю секунды вперед.

— Мешаешь, — как-то равнодушно пожал плечами Серега. Было видно, что его просто раздирало любопытство.

— А чем я мешаю?

— Чем-чем… Сосредоточиться не даешь, вот я и проигрываю.

— А ты обо мне не думай, о себе думай. — Витька отошел в сторону, опустился на скамейку и, не расстегивая, стянул с себя куртку. Волосы его при этом встали дыбом, и не успел он пригладить их рукой, как у него за спиной раздался смех. Витька зажмурился. О, сколько раз он слышал этот смех, но где-то в отдалении, где-то за пределами видимости. Просто смех, но как он действовал на него. Несомненно, этот смех принадлежал именно ей, Олечке Рябовой.

Витька вскочил как ошпаренный и оглянулся. Оля стояла в двух метрах от него и разговаривала с тренером. Их взгляды пересеклись, на короткое мгновение Оля затихла, а потом показала на него пальцем. Тренер посмотрел в указанном направлении, и снова раздался смех. Теперь уже оба смеялись над ним.

Витька только сейчас почувствовал, что смотрит на Олю с открытым ртом. Он сомкнул челюсти, пригладил стоящие торчком волосы и, густо зардевшись, отвернулся. До его слуха донеслось приглушенное воркование.

— А ничего мальчик, да? Смешной такой…

— Ну да, ничего… То есть совсем ничего. — Голос тренера слегка напрягся. Он немного помолчал и добавил: — Не о том, Рябова, думаешь. Чего молчишь? Я ведь знаю, о чем ты молчишь! На хрена он тебе такой нужен? Вот я — нужен. Смотри, Рябова, жизнь штука сложная… Когда тебе помогают, нужно уметь быть благодарной. От общества ничего не зависит. Общество — абстрактное понятие. Оно тебя один раз выплюнуло и еще выплюнет, охнуть не успеешь. А я тебя, как овечку, веду. И выведу, не сомневайся…

— Не сомневаюсь, — едва слышно выдохнула Оля, и на душе у Витьки, расслышавшего этот покоробивший его тихий разговор, стало темно и душно.

Смотреть на Рябову Витька не перестал. Он просто не мог не смотреть на нее. Не смотреть означало почти то же, что и не дышать. Ведь невозможно жить, не вдыхая очередной порции воздуха, и он, словно чумной, ходил за своей «очередной порцией», хотя Оля совершенно не замечала его. Или делала вид, что не замечает.

Не имея никакого опыта общения с противоположным полом, он выписывал вокруг Рябовой концентрические круги, не смел приблизиться к ней, заговорить и страшно страдал при этом. В его мозгу звучал один и тот же вопрос: «Зачем он тебе такой нужен?» Витька вдруг ощутил свою бездарность, никчемность, ненужность. Хоть волком вой, хоть головой об стенку.