Марина Преображенская - Открой свое сердце

Но как-то раз их вывезли на экскурсию. Оленька шла немного в стороне от группы, и Витьке показалось, что делает она это специально, чтоб обратить на себя его внимание. Он даже почувствовал, неуверенно, боковым зрением, будто Оленька тайком его разглядывает. Он резко оглянулся, но Оленька уже, весело встряхивая тонкой косичкой, глазела на Эйфелеву башню. Витька посмотрел по сторонам, тренера Рябовой поблизости не намечалось, и он все-таки решился.

— Здравствуй, — Витька легонечко коснулся ее плечика, и девочка вздрогнула.

— Здравствуй, — ответила она, улыбнувшись, но почему-то посмотрела не на него, а куда-то вдаль. Это неприятно задело Витьку. Воспоминание о ее тренере еще раз больно-пребольно кольнуло его самолюбие. Стало как-то гаденько и противно, но, отбросив эти «телячьи сомнения», Витька собрал в кулак все свое самообладание и продолжил:

— Я бы хотел… — произнес он и запнулся. В руках у него был огромный букет роз, они щекотали ноздри едва уловимым, почти не фиксируемым в сознании ароматом и волновали глаз нежным кремовым свечением. Девочка взглянула на цветы, машинально протянутые ей окончательно растерявшимся Витькой, небрежно взяла их и усмехнулась нехорошим смешком. Потом она сказала то, чего Витька совершенно не понял:

— Не ты один хотел бы, — это было произнесено так многозначительно, что где-то на уровне подсознания до Витьки дошло, что за этой фразой стоит что-то нехорошее.

— Я бы хотел сфотографироваться с тобой, — краснея, промямлил Витька упавшим голосом. Но Оля вдруг лучезарно улыбнулась и радостно подхватила его под руку. Грациозно выгнув спину и отведя плечико назад, Оленька оттопырила локоток, окликнула фотографа и произнесла несколько фраз по-французски.

— Ты… знаешь французский? — это открытие вознесло девочку в его глазах на такую высоту, что он даже захлебнулся от восторга.

— Да, — просто ответила она, — и еще немецкий и английский. А ты? — Витька смотрел в просветленные глаза Оли и… погибал.

— А я… — попытался сказать он, что никакого, кроме русского, языка он не знает, но зачем-то торопливо, глядя прямо в ее светлые очи, выпалил: — Японский и хинди.

Он надеялся, что сейчас Оля не сможет выяснить, врет ли он или же говорит правду, а к тому времени, когда они поженятся, а поженятся они обязательно, Витька выучит и японский, и хинди, и английский с французским. Почему бы и нет? Наверняка это не так уж сложно, ведь вон даже маленькие дети, он оглянулся по сторонам на французских младенцев, лопочут на иностранном.

Главное, сказать сейчас Оленьке, что он любит ее, и заручиться обещанием подождать до совершеннолетия. Конечно же, она согласится…

Блеснула фотовспышка. Фотограф отошел, а Витька открыл было рот, чтобы раскрыть перед Оленькой свою душу, как к ним неслышно, откуда-то сзади приблизился тренер Оленьки.

— Рябова, почему отстаешь от группы? — строго спросил он и грубо потянул ее за руку. Витька не слышал, о чем говорили эти двое, но видел, что лицо у Оленьки было очень виноватым, а у тренера очень сердитым.

«Странно», — мелькнуло у него в голове. Он проводил взглядом предмет своих детских фантазий и уныло поплелся следом, глядя уже в другую сторону.

Вечером того же дня он пробрался тайком к Олиной комнате, решив в обязательном порядке сегодня же раскрыться перед ней и для успокоения собственных мук услышать из ее уст подтверждение совместных перспектив. Осторожно стукнув в коричневую обивку двери, он прислушался к звукам внутри комнаты.

Сначала он не услышал ничего, но затем, затаив дыхание, уловил какое-то копошение, ритмичный скрип, стук, словно бы девочка прыгала на батуте. Потом ему показалось, что она плачет. Вернее, всхлипывает и стонет. По наивности своей Витька решил, что Оленька ушиблась и ей срочно необходима помощь. Постояв так, прислонившись ухом к замочной скважине и напрягшись всем своим телом, он не выдержал, когда до его слуха донесся крик, и с силой, резко толкнул дверь.

То, что Витька увидел, пронзило его мощным электрическим разрядом. Оленька, его любимая ангелоподобная, золотоволосая девочка, стояла в омерзительнейшей коленно-локтевой позе на краю большой двухспальной кровати, и огромный волосатый мужик…

Тренера он узнал лишь тогда, когда тот уже оделся и волок упирающегося Витьку обратно в номер. Скандала не было, не было вообще никаких разговоров о произошедшем, если не считать хрипа сквозь сжатые губы:

— Только слово от тебя, и ты — труп, горсточка пепла. Понял?

— Уйдите, — ответил дрожащим голосом Витька. — Оставьте меня. — Он говорил тихо, но внутренний голос его раздирал пылающую черепушку недетским звериным криком. Глаза жгло, и он чувствовал, что уже умер и становится этой самой горсточкой пепла.

Так, одиннадцати лет отроду, у него что-то сломалось внутри, сломалось с громким хрустом и помутнением рассудка. Какое-то время боль была острой и непереносимой. Витька все-таки узнал, откуда берутся дети. Открытие было для него шоком, а утром, внимательно заглянув в зеркало, он обнаружил, что из миловидного вихрастого мальчика, на волосы которого мама дурашливо повязывала белые банты сестры, он превратился в крепкого, широкоплечего юношу с красивым, гибким телом и худым, измученным тайными страданиями взрослеющей души лицом. Отражение смотрело на него большими оливковыми глазами и казалось каким-то незнакомым и странным.

Началось мучительное время — Витька страдал, томился и чах. Ему хотелось поделиться хоть с кем-нибудь своей болью, но рассказать об увиденном он не решился бы даже под страхом смерти. И вовсе не потому, что ему пригрозил тренер Оленьки Рябовой, а потому, что произнести это вслух значило для него почти то же самое, что увидеть и пережить все заново. А этого он бы уже не вынес.

В таком горячечном бреду прошли каникулы. То лето он проводил вместе со всеми участниками соревнований в спортивном молодежном лагере. Бегая, как волк, до семьсот семьдесят седьмого пота, он радовал своего тренера трудолюбием и целеустремленностью и пугал врачей неестественной для его возраста самоотверженной, почти маниакальной спортивной страстью.

Оленька пришла к нему сама. Почти под утро накануне дня отъезда она постучала в его дверь, и Витька, точно зная, что это не может быть кто-то иной, стремительно сорвался с постели и распахнул перед ней двери так быстро, что та даже отпрянула.

— Впустишь меня? — кокетливо опустив ресницы, спросила девочка.

— Входи, — быстро ответил он и запер за ней дверь на щеколду.

Какое счастье, что у его соседа по комнате в Париже был дядюшка, который забрал к себе племянника на неделю, и Витька остался в номере один.

— Садись, — он указал на стул, но Оленька грациозно присела на краешек кровати.