Агния Кузнецова - Долли

Посол докладывал все это канцлеру Меттерниху. Император Франц I через посла передавал свои советы смягчить обстановку в стране. А так как Фердинанд I и положением своим и троном был обязан Австрии, он не мог не считаться с советами Франца I.

Но как же он ненавидел и Франца I и его посла!

Но вот Фикельмон в России. Знакомство Долли и Елизаветы Михайловны со двором облегчило его положение с первых шагов. Он и назначение получил по желанию Николая I.

В 1830 году Фикельмону был присвоен чин фельдмаршала-лейтенанта австрийской армии. А русский царь наградил его орденом Андрея Первозванного и бриллиантовыми знаками к этому ордену.

Фикельмон всегда хорошо относился к русским. Он высоко оценивал цивилизаторскую роль России в Азии, считал это замечательным фактом в истории Европы с времен Петра I. Но он и критиковал Россию, считая, что любовь к людям в ее истории всегда занимала недостаточное место. Он был против крепостного права. Однако в письменных работах того времени умалчивал об этом, учитывая свое положение. А уж в разговорах с русскими друзьями, противниками крепостного права, такими, как Пушкин или Тургенев, высказывал свое мнение резко и откровенно.

Русскими друзьями своими он гордился. Они тоже облегчали его трудную долю посла.

Правда, потом его обвинят в русофильстве. И то, что жена его русская, поставят ему в вину. I !о то будет потом. А пока — Фикельмон счастлив. Счастлива и Долли.

В библиотеке появилась новая читательница. Выло ей за сорок лет. Работала она почтальоном этого же района. В библиотеку приходила аккуратно два раза в неделю, внимательно, не прикасаясь руками, рассматривала книги в шкафах, выпрашивала большее количество книг, чем было положено, мотивируя, что в ночь «глотает» по две сразу. Домой удалялась, радостно прижимая к груди полную сумку книг, а иногда часами сидела в читальном зале, вцепившись пальцами в коротко стриженные волосы, согнувшись в крючок, забыв обо всем на свете. Читала она исключительно детективы, иногда книги из серии «Жизнь замечательных людей».

Однажды Долли предложила ей роман современного автора. Она брезгливо скривила тонкие губы, недоуменно

Пушкин торопился. Долли пригласила его ровно в десять. Было уже десять минут одиннадцатого, когда он поднялся на ступени лазурно-зеленого здания посольства с белым гербом, на котором вырисовывалась княжеская корона (посольство находилось в доме Салтыкова). Под гербом — балкон, окруженный изящной чугунной решеткой. А над высокой дверью — львиная голова с кольцом в пасти.

В вестибюле Пушкин сбросил верхнюю одежду. Слуга ловко перекинул ее на руку и почтительно принял цилиндр.

Пушкин быстро поднялся по широкой лестнице с железными перилами, вошел в гостиную. Раскланялся с гостями, сидящими на стульях, в два ряда составленных на середине комнаты. Подошел к хозяевам.

— Ждем вас, Пушкин, — без упрека, просто сказала Долли, зная, что если уж Пушкин запоздал, значит, были серьезные причины для этого.

И тот не стал оправдываться, с интересом взглянул на немца — импровизатора Аангеншварца, которым сегодня Дол ли занимала гостей, и сел у окна на свободный стул.

Некоторое время в гостиной стояла тишина. Только Лангеншварц о чем-то тихо переговаривался с Долли. Потом и она отошла от него, села в последнем ряду стульев.

Молодой человек, почти юный, чрезвычайно тонкий, похожий на итальянца и черными глазами и южным загаром лица, смущенно стоял перед знатными нарядными слушателями.

— Прошу, господа, дать тему для импровизации, — совсем тихо сказал он.

Водворилась тишина. Слушатели думали. Импровизатор волновался. Тишина затягивалась.

Тогда раздался спокойный голос Долли:

— Господин Лангеншварц! Мне бы хотелось послушать стихи о Клеопатре. Уточнять не буду. Что хотите.

«Умница», — подумал Пушкин. Импровизатор вызывал у него острую жалость. — Облегчила его положение своим «уточнять не буду».

Молодой человек склонился в изящном и низком поклоне. И, когда выпрямился и вскинул голову, стал неузнаваем. В лучистом взгляде его горело вдохновение.

Исчезла скованность. Он прищурился, шагнул вперед, протянул руку в далекое прошлое. Голос зазвучал громко, уверенно. Он начал импровизировать.

— Нужен незаурядный дар. Талант этот трудный, — говорил Пушкин Дарье Федоровне, когда гости разошлись и хозяева проводили импровизатора. — Он вдохновлен. Он владеет стихом. Но он мало знает. Он молод.

— Очень молод, — соглашалась Долли. — И действительно мало знает. Но душа у него чистая.

Так, разговаривая, они пересекли гостиную. Пушкин шел к выходу. Но в дверях Долли задержала его.

— В 1827 году в Неаполе выступал знаменитый итальянский импровизатор Томмазо Стриччи. Король дал ему тему: «Смерть Клеопатры». Как он импровизировал! Все слушатели восхищались им.

...И потом Пушкину вспомнится этот вечер у Фикельмонов, рассказы Долли и ее мужа в дверях гостиной об импровизаторе Томмазо Стриччи.

В воображении оживут черные вдохновенные глаза импровизатора, его протянутая в прошлое рука и спокойный голос Долли, пришедший на выручку молодому человеку.

Пушкин писал тогда «Египетские ночи»:

В австрийском посольстве — бал. Узкая набережная не вмещает множество карет. Они въезжают во двор. Стоят на Марсовом поле.

Императорская чета после оживленного ужина покинула посольство, и тогда еще более непринужденно развернулось веселье бала.

Пушкин был мрачен. Он не танцевал. Он сидел у колонны с Вяземским, который, как всегда, лениво отпускал каламбуры.

Танцуя попурри, мимо промелькнула Долли и улыбнулась друзьям. Пушкин сказал, усмехаясь:

— Настоящая твоя служба здесь, при ней. А в департаменте ты в свободное время.

Вяземский засмеялся и отрезал:

— А я удивляюсь, как ты, будучи с юности таким аристократом в любви, не влюбился в нее. Или боишься ревности между матерью и дочерью?

Пушкин первую часть реплики пропустил мимо ушей, а за Елизавету Михайловну заступился:

— Ее любовь — ее крест. Святая любовь.

— И твой крест тоже. Покоя тебе от нее нет. Впрочем, теперь она верно служит и Наталье Николаевне, — Вяземский указал головой в противоположную сторону.

Музыка прекратилась. Дамы рассаживались. Мужчины беседовали, собираясь группами. Наталья Николаевна только что рассталась с Елизаветой Михайловной и медленно шла к мужу.