Тиффани Райз - Пуансеттия (ЛП)

Маркус молчал, как казалось, целую неловкую вечность. Он молчал и не смотрел на нее. Он смотрел сквозь нее, на стену. «Сдавайся, Маркус», - молча просила она. - «Ты не сломаешься, если немного прогнешься. Ты не должен выигрывать каждую битву. Поражение - форма награждения, и Рождество – время подарков. Подари мне свое подчинение. Подари мне свою покорность. Я вознагражу ее в тысячекратном размере, обещаю».

Но ничего из этого она не могла произнести вслух. Он должен подчиниться свободно, или этот жест будет бесполезен.

- Я останусь, - ответил он. - Пока вы не скажете мне, что я могу идти.

- Я и хочу, чтобы ты остался. Правда.

- Я хочу свой рождественский подарок, - ответил он.

Это заставило ее улыбнуться. Он говорил так по-юношески.

- Правда? Почему же?

- Вы знаете меня... интимно. С этой стороны лишь несколько людей знают меня. И мне было бы приятно осознавать, что кто-то, кто знает меня, знает, чего я хочу на Рождество.

Магдалена прикоснулась к его лицу и поправила его воротник.

- Хороший мальчик. Но сначала, мы до сих пор не протестировали мою новую игрушку.

- И какую новую игрушку вы намерены опробовать на мне? - спросил он раздраженно.

- Эту. - Она отошла в сторону и отодвинула перегородку, разделявшую комнату от большой ниши. Под арочным потолком стоял рояль. Кабинетный рояль, который на прошлой неделе подарил ей ее последний ухажер, бывший эксперт по чему-то там из Венеции. Глаза Маркуса немного округлились при виде рояля. Она любила удивлять этого, обычно непроницаемого, молодого человека.

- Это «Бродвуд»? - спросил он.

- Да. 1929 год. Джованни подарил его мне, потому что я сказала, что больше никогда его не увижу.

- Зачем вы это сказали?

- Я думала, что смогу выпросить у него рояль. И оказалась права.

- Вы играете?

- Да, - ответила она.

- Почему вы никогда не говорили? - Нахмурился он на нее.

- Потому что ты никогда не спрашивал. Когда-нибудь ты поймешь, что есть еще люди кроме тебя. Может, однажды, тебе даже понравятся эти люди.

- Сомневаюсь. Можно?

- Я настаиваю. - Магдалена указала рукой на пуфик у рояля.

- В Святом Игнатии стоял «Бродвуд». В моей школе, не у ее основателя. Понятия не имею, какой именно рояль был у самого Святого Игнатия.

- Ты счастлив, - сказала она, легонько поглаживая его по щеке. - Ты шутишь только тогда, когда счастлив.

- Я... У меня есть счастливые воспоминания, связанные с игрой на «Бродвуде» в моей школе. Я играл, когда Кингсли впервые увидел меня, когда я увидел его. Он не знал, что я видел его. И до сих пор не знает. - Он присел на пуфик и закатал рукава. Она забыла, какими могут быть привлекательными мужские предплечья, когда они жилистые и сильные, а к ним прикреплена пара больших скульптурных и невероятно талантливых ладоней.

- Что мне сыграть? - спросил он.

- У меня есть фрагмент, если ты не против игры по нотам.

- Я не против.

Она открыла сиденье у окна в алькове, где хранила ноты, и вытащила особую папку. Она не протянула лист Маркусу, а положила его на стойку. Затем она села рядом.

- Фрагмент Красного Священника 1для моего Золотого Священника. - Она провела ладонью по золотистым волосам Маркуса. Он посмотрел на нее. - Вам нравится Вивальди?

- Я не играл его с тех пор, как начал учиться в семинарии. Но концерт из «Зимы» подходит под сезон.

- Да, очень подходит, - натянуто улыбнулась она. - Я прощу, если ты ошибешься. Вивальди сложнее, чем кажется.

- Я не ошибусь. Не так уж и много времени прошло.

- Конечно. Рояль настроили. Начинай, когда будешь готов.

Она наблюдала за тем, как его глаза сканируют первую страницу нот, повторяя начальные такты, прежде чем начать проигрывать их. Она надеялась, что он не станет переворачивать страницу и изучать весь фрагмент. Это испортит сюрприз, а это последнее, что она хотела. Но он обладал высокомерием, молодостью, и талантом, и поэтому сразу начал играть.

Он играл медленно, медленней, чем требовал темп, и все же, ритм скорее не плелся, а блуждал по комнате, напоминая прогулку по снегу, утреннюю прогулку по утреннему снегу. Интересно, думал ли он о штате Мэн, пока играл. Он рассказывал ей о днях в школе Святого Игнатия и утешении, котором он обрел в тех лесах с иезуитами. Он рассказывал, как ему нравились священники в школе, особенно один, который приложил все усилия, чтобы помочь ему и защитить его от его же отца. Он рассказывал, что считал Мэн красивым, особенно его суровые и жестокие зимы, из-за которых он был благодарен за такие мелочи, как треск камина в библиотеке, связанный вручную афганский шарф - подарок от его сестры Элизабет, чай «Лапсанг Сушонг» по утрам.

И Кингсли. Маркус сказал, что был благодарен за Кингсли. Кингсли, который стягивал одеяла и пинал его во сне, и грязно ругался, пытаясь развести огонь в камине маленького эрмитажа, пока Маркус следил за ним через плечо, издеваясь над неудачами Кингсли и пытаясь не рассмеяться в голос над ругательствами своего французского любовника. В самые холодные ночи Маркус отказывался прикасаться к Кингсли, пока комната не прогреется достаточно для того, чтобы они могли раздеться, отказ, который превращал разведение огня в чрезвычайно важное дело для нетерпеливого Кингсли. Она с легкостью могла представить молодого любовника Маркуса, шестнадцатилетнего, с румянцем его юной мужской красоты, длинные темные волосы, ниспадающие на еще более темные глаза, и эти глаза прищурились бы, сосредотачиваясь, его пальцы лихорадочно работают с деревом и спичками, его выдох облегчения, когда огонь, наконец, разгорается по дереву, и, конечно, же, последующим за этим поцелуй.

Победный поцелуй, которым Маркус вознаграждает Кингсли за его старания... и затем, вскоре после поцелуя, Магдалена могла представить первые красные отблески огня, танцующие на оливковой обнаженной плоти Кингсли, пока Маркус порет его своим ремнем или тростью. Да, Магдалена могла это все представить, слушая игру Маркуса. Его стальные серые глаза были мягкими, совсем не стальными и лишь полуприкрытыми, словно он играл как полусонный мечтающий человек. Его губы были немного приоткрыты, будто готовились к поцелую. Она никогда не видела его таким юным, таким умиротворенным, незащищенным и нежным. Говорят, музыка успокаивает самого дикого зверя. Ей так не хотелось разрушать этот прекрасный момент с ним.

Но, так или иначе, она это сделала.

Маркус достиг конца нотного листа и кивнул ей. Магдалена перевернула страницу.

Пальцы Маркуса тут же дрогнули на клавишах, ужасный атональный шум, а затем звук и вовсе остановился. Теперь не было ничего кроме тишины.

Маркус протянул обе руки и взял ноты с подставки.

- Как? - спросил он. Это все, что он спросил.

- Шесть месяцев назад ты сказал, и я процитирую «Я бы отдал что угодно, чтобы знать, жив ли Кингсли. Это все, что я хочу знать. Мне не нужно знать, как он, где живет, чем он занимается, я не хочу это знать. Но если я буду знать, что он жив, я смогу лучше спать по ночам. Я буду спокоен». Помнишь, как ты сказал мне это?