Алекс Мелроуз - Hassliebe. Афериsт (СИ)

Подойдя к толпе, встав немного в отдалении, Свон, отпустив Генри к матери, обхватила себя руками, стараясь хотя бы немного согреться, несмотря на палящее солнце. Ее пустые зеленые глаза медленно скользили по людям в темной одежде, и она с каждым разом все сильнее сжимала губы, узнавая лица. Грэм, Дэвид, Август, Нил в инвалидной коляске, так как он все еще с большим трудом наступал на больную ногу, Мэри-Маргарет, Генри, Реджина, которая пришла поддержать ее, немного в стороне стояла Белль, которая едва держалась на ногах, покачиваясь из стороны в сторону, дрожа всем телом. В какой-то момент Дэвид, скользнув по ней взглядом, медленно подошел к ней, сжав ее плечо, и девушка, вскинув на него глаза, лишь опустила голову, сильнее задрожав, и Нолан, шагнув вперед, обнял ее, ласково и немного напряженно водя рукой по ее волосам, стараясь хотя бы немного успокоить.

Легкая улыбка коснулась губ Эммы, а дальше как в тумане. Кто-то что-то говорит, вспоминает, сыплются сотни ненужных фраз о том, каким Джонс был прекрасным человеком, как его будет всем не хватать, как скорбит каждый из присутствующих, и она уже не могла дождаться, когда же сможет вернуться домой, скинуть ненавистное платье и просто утонуть в боли, чтобы ее никто не видел, не видел ее слез и слабости, которую она теперь будет скрывать.

— Мисс Свон? — послышался мягкий голос, и она вздрогнула, подняв голову, поняв, что пришла и ее очередь.

Впоследствии она не помнила, как преодолела эти метры до гроба, чувствуя, как каблуки немного проседают в землю, заставляя ее качаться, как ловила взгляды толпы, как слышала ее слишком громкое сердцебиение, которые было почему-то нереально сильным. В ее память впечаталось мраморно-белое лицо Киллиана на фоне белой подушки. Идеальный костюм, синий галстук, традиционно- сложенные на груди руки, спокойные губы, умиротворенное выражение лица, полная расслабленность всех мышц лица. Остановившись, пристально вглядываясь в его лицо, Эмма снова поняла, что ждет, что он откроет глаза, улыбнется и, резко сев в гробу, выпалит какую-то шутку о том, какие они все простофили и как глупо купились. Ответом была лишь тишина, и она, облизав сухие губы, тихо произнесла, не напрягая зря связки, так как считала, что эти слова нужны ему, а не кому-то другому, и она не хотела кричать о них, даже дышать было тяжело.

— Я думала, самое страшное я уже пережила в жизни. Все испытала, все ощутила, все познала. Но, оказалось, самое страшное гораздо сильнее врежется в память, чем все, что было раньше. Нет ничего хуже, чем видеть смерть любимого человека, зная, что он никогда не узнает о том, что ты чувствуешь к нему. А ведь это было так просто — сказать три таких банальных слова, ведь были десятки подходящих моментов. Но я боялась. Я ведь не сильная, Киллиан, я была такой, потому что думала, что у меня не было другого выбора, теперь же я буду такой, ведь ты так хотел. И я знаю, что уже поздно говорить, что ты скорее всего даже не услышишь этих слов, но мне нужно, чтобы я сказала это тебе в лицо — я люблю тебя, Киллиан. Знаю, ты говорил, что не принимаешь эти слова, но мне не дает покоя, что, скажи я эти слова раньше, все могло бы быть по-другому.

Понимая, что сейчас сломается, девушка отступила и, не глядя ни на кого, торопливо пошла по дороге, словно стараясь убежать от всех, скрыться. Она даже не поняла, когда погода успела испортиться, и сейчас с серого неба медленно летели редкие капли, предвестники дождя, и Эмма замерла, прижав руки к груди, и подняла лицо наверх, подставляя его под дождевые капли, будто ожидая, что слезы смешаются с ними и она перестанет плакать.

— Нам суждено терять людей, которых мы любим, — Свон вздрогнула, медленно повернувшись к Августу, который, убрав руки в карманы, стоял позади нее, поджав губы. Она слабо кивнула, вытирая глаза, и он с болью посмотрел на нее, постаравшись улыбнуться, чтобы поддержать ее. — Иначе как понять, что они важны для нас, верно?

— Я и так это знала…

— Значит, недостаточно сильно. Если бы знала, не отпустила бы. Любящий человек чувствует, когда другому грозит опасность, ты, видимо, когда-то упустила свой шанс спасти его.

— И теперь ненавижу себя за это, — прошептала она, покачав головой, — если бы я тогда…

— Эмма, — он притянул ее к себе, крепко обняв, — ты справишься, слышишь? Должна справиться. Многие люди в таких ситуациях сдаются и теряют волю к жизни, но тебе есть, ради кого держаться и быть сильной, жить, продолжать бороться. У тебя есть Генри, мать, твоя команда, которая всегда тебя поддержит. Ты просто должна знать, что ты не одна и никогда не будешь одна. Мы рядом, — поцеловав ее в лоб, он обнял ее, прижимая к своей груди, и провел рукой по ее спине, успокаивая, — ты не одна.

====== 55. ======

Эмма даже не поняла, что прошла уже неделя со дня похорон. Понимая, что ее выдержка на исходе, прогибаясь под непроходимой болью, она ударилась в работу, полностью погрузившись в нее, почти не вылезая из участка днями, возвращаясь домой уже поздно ночью, чтобы, не думая ни о чем, просто упасть прямо в одежде и уснуть. Таким образом она лишала себя возможности погружаться в себя и снова переваривать события минувшего месяца. Все произошло слишком быстро, смешавшись в один большой клубок боли, который снова и снова напрягал ее нервы, не давая продолжать нормально жить, но она боролась с собой, давая волю чувствам только ночами, даже толком не осознавая этого, просыпаясь на утро на влажной от слез подушке.

Работа и воспитание Генри три дня в неделю заняли всю ее жизнь. С понедельника по обед пятницы она работала, просто не допуская внедрения личных проблем в ее жизнь, разбирая преступления, иногда отвлекаясь на рассмотрения истории с Голдом, так как пообещала себе, что разберется во всем без Киллиана, если он не успел. А остальные два с половиной дня она была у матери, гуляла с Генри, играла с ними, учила читать, рассказывала сказки перед сном, таким образом стараясь восполнить все время, что отсутствовала на работе. Сын, заметно изменившийся за это время, научился мириться с состоянием матери, всячески стараясь ее порадовать очередной поделкой, с особым усердием слушая ее объяснения и трепетно желая учиться.

Только иногда ребенок, в очередной раз проводив мать, украдкой доставал из-под подушки рисунок и, сев на подушку, долго смотрел на него, кусая губы. На нем были изображены Эмма и Киллиан, которые стояли с двух сторон от него и сжимали его руки. Широкие, кривые и такие счастливые улыбки на пол-лица делали рисунок веселым, пытаясь передать радость изображенных персонажей, но Генри не мог сдержать слезы, то и дело шмыгая носом, водя пальцем по соединенным рукам нарисованных фигур, а на написанное сверху слово «семья» падали робкие детские слезы. Но стоило только ему услышать шаги бабушки, мальчишка прятал рисунок, словно ценность, изображая, что уже спит, почему-то не желая ни с кем делиться своим сокровищем.