Чарльз Мартин - Колодец с живой водой

Говоря все это, я нисколько не кривил душой, я по-прежнему чувствовал себя грязным, но что-то во мне изменилось или, точнее, начало меняться. Не обращая внимания на слезы, которые продолжали стекать по моим щекам, я осторожно извлек из земли побуревшие от времени кости и со всем возможным почтением стал укладывать в ведро для земли, чтобы отправить наверх. Пока я занимался этой печальной работой, мне почему-то – непонятно почему – вспомнился случай из раннего детства. Мне тогда было лет шесть или даже пять. Однажды я возвращался домой с пляжа, где несколько часов катался на доске, на руках у меня блестели кристаллики соли, а волосы, выгоревшие и забитые песком, стояли дыбом. Чтобы срезать путь, я пошел через дюны не по протоптанной тропе, а напрямик, по жесткой траве. Первые несколько шагов я прошел вполне благополучно, но на четвертом или пятом шаге я вдруг почувствовал острую боль в ноге. От боли я закричал, да так громко, что мама выскочила из дома и бросилась ко мне.

Виноват во всем был колючник – небольшое растение, которое встречается на песчаных почвах и растет среди обычной травы, так что заметить его бывает очень трудно. Плоды колючника представляют собой твердые шарики, покрытые такими длинными острыми шипами, что они с легкостью пронзают даже прочную кожу, из которой делают подметки. Наступить на такой шарик – все равно что походить по битому стеклу. Колючник – очень коварное растение еще и в том смысле, что он способен расти достаточно быстро и в самых неожиданных местах. Я довольно часто бегал напрямик через дюны и на пляж, и с пляжа, но в тот день я наступил прямо в заросли колючника. Как только моя нога опустилась, в нее вонзились сотни острейших шипов. Боль была ослепительная, к тому же я не мог двинуться с места, чтобы не пораниться еще больше, и вынужден был стоять на одной ноге и ждать, пока кто-нибудь в ботинках не придет и не вытащит меня с этого минного поля.

К счастью, мама была в достаточно прочных кроссовках. Подбежав ко мне, она на руках отнесла меня домой, уложила на кровать, а потом не меньше полутора часов вытаскивала пинцетом колючки из моей ноги. Всего их оказалось больше двухсот, и каждую мама подносила к свету и внимательно рассматривала, чтобы убедиться, что колючку она сумела извлечь целиком и что ее кончик не обломился и не остался у меня в ноге.

То, что я делал сейчас, неожиданно напомнило мне то, что когда-то давно делала мама. Доставая из земли кости и укладывая их в ведро, я словно извлекал из собственного сердца острые шипы и осколки стекла, когда же ведро на веревке отправилось наверх, к свету, я долго смотрел ему вслед и гадал, сколько еще осколков я пропустил.

Всего я отправил наверх пять ведер с крупными костями и с похожими на древние окаменелости комками вулканической глины, в которые намертво влипли мелкие косточки. Останки родителей Лины лежали практически рядом; их кости частично перемешались друг с другом, и, хотя я не был экспертом-криминалистом, мне не составило труда представить, в каком положении их застигла смерть. Их позы, которые я угадывал по изгибу позвоночников, по положению рук и ног, по лежавшим очень близко черепам и по легкой тени, оставшейся на глине от истлевших мягких тканей, были настоящей поэмой о нежности, о последнем объятии, которое длилось больше десятилетия, о любви до последнего вздоха.

Неожиданное подтверждение своим мыслям я получил, когда, поднявшись на поверхность, увидел, что Лина неотрывно глядит на крупный комок глины, который она только что промыла в ведре с водой. Глина частично размокла и стекла в ведро, несколько комков поменьше отвалились, и из спекшегося массива проступили две тесно переплетенные кисти рук, причем бо́льшая рука обхватила меньшую, словно успокаивая и защищая. На одной из фаланг маленькой руки тускло блестела тонкая полоска обручального кольца.

Это зрелище произвело на всех нас очень сильное впечатление. Кто-то отвернулся, кто-то поднес ладонь к губам, многие женщины плакали. Лина молчала, и я опустился рядом с ней на колени, хотя и не представлял, что́ я могу сказать или сделать. Наконец она повернулась ко мне и протянула вперед руки, в которых по-прежнему держала раскисший глиняный ком с выступающими из него желтоватыми костями. Слова были не нужны, и она только мучительно улыбнулась сквозь слезы, а я протянул ей большое кольцо, которое нашел раньше. И мне, и Лине, и всем, кто собрался вокруг нас, было ясно – Алехандро Мартинес и его жена погибли одновременно – в один и тот же день, в один и тот же час.

Вскоре полтора десятка человек – сами, без всякой команды или просьбы с нашей стороны – выстроились цепочкой между поляной и берегом ручья. Они передавали друг другу ведра с водой, а мы осторожно промывали кости, укладывая их в большое деревянное корыто. По мере того как глина размокала, обнажая останки, перед нами со всей ясностью вставала картина последних минут жизни родителей Лины. Оказавшись на пути селя, они решили спрятаться в колодце, надеясь найти там спасение. Будь сель не таким мощным, они, возможно, и спаслись бы, но поток грязи и камней высотой свыше тридцати футов захлестнул шахту колодца, сбросив укрывшихся в ней людей на самое дно. Удержаться наверху у них не хватило сил. Судя по всему, родители Лины не погибли сразу и еще некоторое время держали друг друга в объятиях, беспомощно глядя, как пространство вокруг заполняется жидкой глиной.

Ничего не зная о них, я не мог сказать о том, как они жили, зато я мог рассказать о том, как они умерли. Их пальцы сплелись, мужчина обхватил плечи женщины, словно стараясь закрыть собой от опасности, а ее голова доверчиво прижалась к его плечу. Должно быть, значительно позднее, когда плоть почти истлела, их кости немного сместились под давлением пластов не до конца затвердевшей глины, так что два тела стали занимать фактически один объем, словно слившись в одно. Двое стали едины – раньше мне приходилось слышать это выражение, но я всегда полагал, что это просто фигура речи, красивые слова. Теперь я воочию убедился, что такое бывает на самом деле.

Когда люди вокруг это увидели, многие женщины снова заплакали, мужчины, осеняя себя крестом, бормотали молитвы, а я снова подумал о том, что эти двое умерли страшной, мучительной смертью, но до последнего вздоха не разжали тесных объятий. Скорее всего, они захлебнулись, когда грязевой поток сбросил их на дно колодца. Впоследствии глина, заполнившая шахту, уплотнилась и высохла, образовав над их телами подобие цилиндрической пробки, намертво закупорившей шахту. То, что я наткнулся на тела, означало, что я почти пробился через эту пробку и до водоносных слоев осталось совсем немного. Похоже, мне нужно было поработать внизу еще день, от силы – два, чтобы вскрыть питавшие колодец ключи, но я просто не представлял, как я снова спущусь в эту мрачную могилу.