Елена Вернер - Черный клевер

Смерть рождается вместе с человеком, каждому своя, она является в этот мир то ли единственным вариантом, то ли десятком возможностей. Ведь существует же поверие, что если посреди безмятежного дня ты внезапно чувствуешь озноб суеверной дрожи, то нет этой дрожи никакого объяснения, кроме того, что кто-то в эту минуту прошел по твоей могиле. Нет, она еще не выкопана, даже не намечена. Ноги путника прошли там, где она только будет . Когда-то. И если есть в этом поверии слабое место (а ну как тебя кремируют и замуруют в стене колумбария или развеют над заливом?), то в одном можно не сомневаться: где-то уже существует твоя смерть. Где-то на крыльце уже замерз ледяной нарост, на котором скользнет твоя нога, или с конвейера уже сошла машина, визг колес которой будет последним звуком, схваченным угасающим, умирающим сознанием. Или по крайней мере есть уже этот самый конвейер. Закален клинок, отлита пуля, впервые неправильно поделилась клетка где-то в глубине твоего тела, пусть пока и одна из миллиардов. Пока. Вопрос времени. Memento mori.

Ей дали четыре года колонии, ведь ни аффект, ни самозащита не извиняют убийства. Лора вернулась в Город, отбыв предусмотренное судом наказание, но ее собственное, ею самой объявленное наказание только начиналось. Она с детства чувствовала, что нет греха страшнее, чем отнять чью-то жизнь. И пусть она не хотела этого, пусть все получилось случайно – какая разница? Она жива. Глеб мертв. И с этим ничего не поделать.

Закончив рассказ, Астанина боялась даже взглянуть в сторону Севы. Ее обуял такой страх, что хотелось молнией выскочить из машины и нестись, не разбирая дороги. Но это было невозможно, машина медленно ползла в потоке в крайней левой полосе Третьего транспортного кольца.

– Где сейчас твой сын?

– У Ирины Анатольевны. Моей бывшей свекрови.

– И ты с ним не общалась все это время? – спросил Сева. – После освобождения? Ведь уже прошло – сколько? Года два?

– А как ты себе это представляешь?! – Лору обожгло, будто ее изнутри облепили ядовитые медузы. – Меня лишили родительских прав после суда. Да даже если бы и нет… Я не та, кто нужен Алеше. Мать-убийца, хорошенькое дело. Да еще и убила она не кого-то, а собственного мужа, отца своего ребенка!

– Ты не специально.

– Знаешь, а вот это мило! – Лора сардонически захохотала. – «Не специально» – так говорят дети, когда играют в мяч и налетают на фарфоровую вазу. «Ой, я нечаянно!» Так говорят в детском саду, когда засовывают жвачку в косичку подружке. А это… Это совсем другое. Лучше ему совсем забыть меня. Он был тогда маленький, всего четыре года, сейчас уже и не помнит ничего. Встретит меня на улице и не узнает. Так лучше. Хоть не будет жить с этим грузом всю жизнь. Надеюсь, что свекровь не рассказала ему обо всем этом ужасе, надеюсь, у нее хватило на это ума… Ему лучше без меня, а я… Я заслужила все это. Но что толку теперь судить и рядить? Не надо было вообще тебе ничего говорить.

– Ты дура, – тихо заключил Сева и посмотрел на нее с сожалением.

– Да, я дура, – согласилась Лора и жестко отчеканила: – Не стоило всего тебе рассказывать. Только время зря потратила. Дура и есть. А теперь выметайся из моей машины.

Она притормозила у обочины, прямо у бетонного разделителя, и выразительно указала на дверь. Но Сева не шелохнулся, только ткнул пальцем в кнопку аварийки. В салоне стал слышен размеренный стук мигающих фар.

– Приносить себя в жертву – какая глупость, – вздохнул он. – Жертвы приносят те, кто боится жить. Еще бы, одно дело – поступок, громко и быстро, и совсем другое – череда дней, череда решений, каждое из которых требует твоих сил, твоего внимания и твоей боли. Твоя ответственность, ежечасное бремя последствий. А так бросился на гранату, закрыл собой, пожертвовал – и герой, правда, посмертно.

– Какой герой? – поморщилась Астанина. – Что за чушь?

– У меня когда-то был папа. Они у всех были, правда же? Мы ведь не почкованием размножаемся? Вот и у меня был, – поведал Сева. – Да вот только с мамой они что-то не поделили. На самом деле просто у отца появилась другая женщина, а потом еще другая, и снова другая, и опять другая. В общем, ты поняла. Когда он уходил, точнее, когда мама выставила его, мне было пять лет. Я не понимал, что за дурдом происходит вокруг, но точно знал, что не хочу, чтобы папа куда-то уходил. Я ревел и цеплялся за его колени в шерстяных брюках. А он дернул ногой, так, что я отлетел к сушилке для обуви, стряхнул меня, понимаешь? И ушел. И больше я его не видел и не слышал. Как будто листочек в блокноте, раз – и вырвали его. А не так давно на пороге появился мужчина с плохими зубами и проплешиной. Говорит: «Здравствуй, Севка, сынок». Я честно пытался. Пару раз встречались в городе, общались… Но это все не то. Пятна не закрасить, бреши не заколотить. Мне что, пойти с ним мяч по двору гонять? Или выбраться в зоопарк на выходных? Да, как же! Попросил у меня денег, я дал, конечно. Пару месяцев от него не было ни слуху, ни духу, на звонки не отвечал. Потом снова появился, и снова попросил денег. Я думал, может, в больнице лежал, мало ли, помощь моя нужна. А оказывается, просто все спустил в игровые автоматы. Закон-то запрещает, но где мы, и где закон…

Сева потер пальцами переносицу и улыбнулся Лоре:

– Всякое бывает.

– И где он сейчас?

– Умер. Полгода назад. Цирроз. Матери я сообщил, что общался с ним. Она, конечно, была не в восторге, но ничего не поделать, это же мой отец в любом случае. Но вот что я тебе скажу. Не было ни дня за всю мою жизнь, чтобы я так или иначе не подумал о нем. Не важно, бросил он меня или нет, хороший он был или плохой. Когда видел отцов своих друзей, то сожалел, что у меня такого нет. Когда смотрел футбол, гадал, любит ли он футбол тоже, от него ли эта страсть у меня, включен ли этот матч на его телевизоре. Не то чтобы трагедия, заламывание рук, слезы в подушку – но эти мысли, они были! Я помнил его. И скучал. И никак не мог простить. Понять, что же такое должно приключиться с человеком, чтобы он по собственной воле перестал общаться с ребенком! И сейчас не могу.

И прежде чем Лора успела сказать что-либо, Сева уже вышел из машины и побрел вдоль разделителя, против движения. Такой неуместный в этом своем костюме с иголочки посреди дорожного беспорядка. Лорина машина оказалась заперта в душном и пыльном шланге автомобильной пробки, а ей самой ничего не оставалось, кроме как провожать его глазами в зеркале заднего вида. Она видела, как легко Сева перескочил через разделитель: словно не деловой столичный житель, а мальчишка, сиганувший через плетень. На встречке движение было посвободнее, и спустя минуту Севу уже подобрала желтая рыбешка городского такси.

12.37

Лоб девушки был такой низкий, что казалось, черные волосы начинаются всего в каких-нибудь трех сантиметрах над бровями. Из-за этой особенности, которая была скорее недостатком, чем достоинством, лицо у нее постоянно несло выражение хмурое, озадаченное, капризное – и какое-то неумное. При этом болтала пассажирка без умолку, и волей-неволей Астанина улавливала основные тезисы: первый раз видит женщину-таксистку, на работе одни идиоты, муж снова не помыл посуду, хотя обещал, и вообще ей кажется, что ее сильно недооценивают. Лора зацепилась за это слово «недооценивают», и только задумалась о том, скольких же людей на планете оценивают действительно по заслугам (напрашивался ответ «ни одного»), как пассажирка уже перескочила на другую тему.